Лунные хроники. Мгновенная карма - Марисса Мейер

– Пруденс. Притормози.

Я замолкаю.

– Прежде чем браться за что-либо из этого списка, мы должны определиться с месседжем. С нашей миссией. Скажем, я знаю, почему мама основала Центр и почему волонтеры жертвуют ради него своим временем, но нам нужно донести эту идею до тех, кто никогда не слышал о нас. Кто, может, и не в курсе, что морские животные в опасности. Потому что никто не даст нам денег, если не будет знать, почему это так важно.

– Конечно, это важно, – говорю я в некотором замешательстве.

Квинт смеется.

– Ты так не думаешь.

– Неправда. Я ведь здесь, не так ли?

– Ты здесь, потому что хочешь получить лучшую оценку за этот проект.

Во мне просыпается гнев, и я уже готова лезть в драку, но Квинт примирительно поднимает руки:

– Просто выслушай меня. Мы спасаем и реабилитируем морских животных. Почему?

– Потому что… – Я открываю рот, но слов не находится. – Потому что… потому что люди считают их милыми?

Он закатывает глаза.

– Люди. Но не ты?

– Я не знаю. Они не так уж плохи.

– Ты когда-нибудь видела детеныша калана?

Теперь я закатываю глаза.

– Нет, но я уверена, что они симпатичные. Но это дикие животные. Они же не щенки.

– О! Значит, ты собачница.

Я корчу гримасу.

– Еще чего! Нет!

Квинт хохочет, откинувшись на спинку стула и раскачиваясь на задних ножках. Меня так и подмывает выбить из-под него стул. Я впервые замечаю, какие идеальные у него зубы. Ему бы зубную пасту рекламировать.

– Прекрати, – шиплю я. – Не выставляй меня чудовищем. Я нахожу щенков очаровательными, и уверена, что детеныши каланов тоже очень милые. Но… мне нравятся люди. Я люблю детей.

Он выглядит удивленным.

– В самом деле?

– Ну да, конечно. Я имею в виду даже не родственников. Когда-то я учила малышей из детского сада читать, и они были чудесными.

Он пристально смотрит на меня.

– Хм.

– Не хмыкай. – Я тычу пальцем ему в лицо. – Я не только учебой занята, знаешь ли.

Он склоняет голову набок, и я вижу, что для него это новая информация. Но я вижу и то, как он изо всех сил старается не показать этого.

– Ты говоришь, что любишь детей, причем даже не родственников. Джуд – не единственный твой брат?

– Если бы. У нас еще три младшие сестренки. Люси – тринадцать, Пенни – девять, а Элли – четыре.

– Элли, – с любопытством повторяет он. – Сокращенно от Элинор?

Я киваю.

– Ух ты. Ваши родители – настоящие битломаны, верно?

Мои глаза распахиваются. Он слишком быстро разгадал этот ребус.

– Ты хорошо знаком с «Битлз»?

– Еще бы. Когда я был маленьким, мой отец, кажется, только их и слушал.

Его отец? Я впервые слышу об отце Квинта. Не помню, чтобы я видела обручальное кольцо у Розы, но не то чтобы высматривала его. Да и с такой работой она наверняка сняла бы его.

И тут я улавливаю скрытый смысл в словах Квинта. Когда он был маленьким, отец все время слушал «Битлз».

Но не сейчас?

Неужели он умер?

Любопытство переполняет меня, но я знаю, что не следует спрашивать. Вместо этого я пожимаю плечами, изображая невозмутимость.

– Да, и я рада, что у моих родителей рождались девочки, потому что в песнях «Битлз» не так уж много приятных мужских имен. Я не беру Максвелла, убивающего людей молотком. Или Роки, в которого стреляют в салуне… Выбор невелик.

Квинт снова смеется, но, по крайней мере, на этот раз не надо мной, что уже хорошо.

– Здорово. Мне всегда хотелось иметь младшего брата или сестренку.

– Все так говорят, потому что понятия не имеют, какая это головная боль.

Он пожимает плечами.

– Думаю, я был бы довольно крутым старшим братом.

Я хочу поспорить, разнести в пух и прах эту теорию, но… возможно, он прав. Я имею в виду, что из Джуда получился отличный старший брат. Он гораздо терпимее относится к нашим сестрам, охотнее играет с ними, помогает с домашними заданиями или присматривает, когда родителей нет дома. Не то чтобы мы соревнуемся в этом, просто оба знаем, кто из нас лучший старший брат или сестра.

– А старшие братья и сестры у тебя есть? – спрашиваю я.

– Нет. Только я и мама. – Он делает паузу, прежде чем добавить:

– И, поскольку я вижу, что тебя распирает от любопытства, сразу скажу: мой отец жив. Они развелись, когда мне было девять.

– О. – Я стараюсь ничем не выдать того, что представляла себе детскую трагедию, связанную с внезапной и ужасной смертью отца. Что-то вроде облегчения захлестывает меня, хотя я знаю, что и развод может быть очень тяжелым испытанием для ребенка.

– Он живет в Сан-Франциско с новой женой, – продолжает Квинт. – Я провожу с ним две недели каждое лето и некоторые большие праздники. Я не страдаю. Не травмирован. Все в порядке.

Я плотно сжимаю губы. Так заманчиво поддразнить его за эту речь, которую он явно повторял не раз и не два, но я сопротивляюсь желанию. Целых три секунды.

– И сколько лет ты потратил на психотерапию, чтобы достичь этой стадии полного принятия?

Его взгляд испепеляющий, но добродушный. Я ловлю себя на мысли, что, как ни странно, этот разговор постепенно превратился в некое подобие… дружеского.

– Смешно, – говорит он. – Так тебе нравится твое имя? Мне всегда было интересно.

Я пожимаю плечами.

– Во всяком случае, меня от него не тошнит. Было время, когда я его ненавидела, особенно в сочетании с близнецом по имени Джуд, потому что шутки напрашивались сами собой. Ханжа Пруд[40] и ее странный братец Джуд… В средних классах только это и слышала.

Квинт морщится.

– Твои родители об этом не подумали?

– Не понимаю, как они могли не заметить. Но «Дорогая Пруденс» – красивая песня, одна из моих любимых на самом деле. Так что… неважно. Люди – придурки. Я к этому привыкла.

– Тебе это имя вроде как подходит, не так ли?

Я напрягаюсь, словно меня ударили под дых. Я прищуриваюсь:

– Потому что я такая ханжа?

Он выглядит потрясенным.

– Нет, вовсе нет… Почему ты все время так реагируешь?

Я закатываю глаза.