Комендантский патруль - Артур Черный

Ночь. Незабываемая, тревожная и прекрасная летняя ночь Грозного! Клянусь когда-нибудь воспеть в стихах шабаш твоих черных призраков, пляшущих танец смерти на скелетах обглоданных улиц!

В продуваемых ветром развалах пятиэтажки, скучковавшись на разломленных стенах, мы слушаем завывание разбушевавшегося ветра. Я и восемь бойцов из красноярского ОМОНа неторопливо ворочаемся во внутренностях Минутки. На покатый череп площади никто не выходит.

Где-то в центре города далеким эхом раздается в темноте перестрелка. Вслед за очередями бухают разрывы подствольного гранатомета.

Не упустив очередной случай чем-нибудь похвастаться, я развязываю перед омоновцами язык:

— Я когда в Забайкалье служил, посиживал однажды на знаменитой солдатской «губе», где в годы Гражданской войны японцы держали перед казнью красного партизана Сергея Лазо, коего после сожгли в печке паровоза. Говорят, храбрый был человек, настоящий мужчина. (Отсох бы мой поганый язык!) Про это потом даже песню сочинили: «Бьется в тесной печурке Лазо…»

Битый час, не умолкая, я рассказываю бойцам о своих похождениях сначала в Омске, затем перехожу на Новосибирск, Барнаул, Рубцовск, Даурию, Ставрополье, институт, о первой и второй командировке сюда. Чей-то возмущенный голос прерывает мои рассказы:

— Тебе сколько лет?

Я оборачиваюсь в говорящую тьму:

— Да вот, двадцать четыре весной было.

— Тебя послушаешь, не меньше тридцати пяти… Где только не был…

Омоновцы обещают сдать меня в плен боевикам, где я еще не был. В свою очередь, я угрожаю продать кадыровцам их всех вместе с ПВД. Здоровый, краснолицый прапорщик толкает меня в плечо:

— Ты же с голоду сдохнешь!

Просидев до середины ночи, мы уходим в отряд. По дороге прапорщик останавливает какую-то блудную машину. На чеченском он спрашивает о чем-то водителя, тот улыбается, по-русски говорит, что нет оружия. Отойдя от машины, я интересуюсь у омоновца:

— А ты откуда чеченский знаешь?

Прапорщик вскидывает автомат и осматривается по сторонам.

— Я тут с 95-го года.

В отряде все ложатся спать.

Весь день я толкаюсь на ПВД, завтракаю, моюсь в бане, обедаю, смотрю телевизор и мечтаю о временах, когда Тайд навсегда исчезнет из отдела, а я переберусь сюда жить.

Ближе к вечеру на попутках приезжаю в отдел.

Несколько дней назад участковый Сириец проговорился мне, что у него на участке живет русская семья из трех женщин: матери и двух дочерей. С тех пор я не давал ему прохода, выслеживал его в отделе, ходил за ним по пятам и бесконечно надоедал просьбами дать адресок. Но Сириец, обычно добродушный и покладистый, что-то недоговаривал и все только обещал «как-нибудь сказать». Возможно, у него были какие-то свои планы. И вот сегодня стало известно, что где-то в МВД республики дали «добро» на рапорт Сирийца о переводе в один из предтеречных РОВД, о райской жизни в котором участковый уже прожужжал нам все уши. Сириец неслыханно рад и доволен собой.

Он стоит на крыльце отдела, поглаживая ладонью свою бурую недельную щетину и чему-то улыбаясь. Я подкрадываюсь сзади:

— Аллах акбар!!! Слышал, тебе сказочно повезло?! Говорят, будешь теперь под дудку вольной жизни за Тереком плясать?

Сириец мечтательно цокает языком и обнимает меня за плечи:

— Говорят, буду.

В это мгновение я и выпытываю у чеченца его великую тайну. Тот старательно выводит на желтом обрывке повестки (а! наизусть выучил!) нужный мне адрес. Как и все его соплеменники, Сириец любознателен, он просит меня как-нибудь потом рассказать обо всем, что будет или не будет.

Еще много времени до построения, и я иду на рынок, покупаю там спортивный костюм, надеваю в кубрике трико и футболку и выпрашиваю у Опера пистолет. Собственным я так и не был здесь одарен. Их в РОВДе наперечет, не хватает.

Спрятав оружие на животе под футболкой, косыми разбомбленными улицами я пробираюсь к нужному мне дому. Худощавая женщина средних лет открывает мне ворота. Я представляюсь участковым. Меня приглашают на чай. Во дворе накрыт стол, и вчетвером мы тянем горячий кипяток из резных пиал.

Мать и две дочери моих лет бежали отсюда перед второй войной и вернулись в 2003 году обратно. Их дому повезло больше многих, снарядами разворотило только крышу да частями забор. Женщины починили все своими руками. Сильные русские женщины. Я вижу по глазам, как им тяжело здесь одним, среди чужой, недружелюбной нации. Ни одним словом, ни одним движением они стараются не показывать этого. Постоянной работы в городе нет, перебиваются случайным заработком.

Обещая как-нибудь зайти, я прощаюсь перед воротами.

Перед построением Тамерлан сообщает о смерти в больнице участкового Нефтяника, что неделю назад взорвался на мини-заводе, получив ожоги тела. Перед смертью голова его раздулась до величины крупного воздушного шарика. По факту же такой нелепой гибели заводилось расследование в рамках служебной проверки. В ту ночь он с разрешения своего близкого родственника Рэгса покинул отдел, где должен был остаться на усиление, и уехал варить нефтеконденсат. Когда начали копать под Рэгса, он перед всем строем отрекся от умирающего в больнице родственника, клянясь, что тот самовольно, без его ведома, покинул РОВД. Он, Рэгс, ни в чем не виноват.

Вчера двое контрактников Заводской комендатуры поехали с кассиром получать зарплату. Их машину зажали в пробку на одной из узких улочек, и пятеро бандитов в камуфляжах и масках, расстреляв солдат, похитили 5 000 000 рублей.

Я с Воином Шахидом в комендантском патруле. Армейцы под водительством толстого майора вгоняют БТР в середину площади, разворачивают стволы пулеметов на проспект Ленина. Вдвоем с чеченцем мы останавливаем проезжающие машины, привычно-равнодушно заглядываем в лица водителей, копошимся в документах.

Патруль наш выставлен до утра, но наряд оказывается короток и безрезультатен. Сразу за полночь тяжелые порывы ветра притаскивает с юга синюшные, раздутые уродины туч. На забитый пылью город срываются тонны холодного водопада. Косые струи дождя хлещут по ломаным, изрешеченным кварталам, закручиваются в воздухе, топят открытые подвалы руин. Толстые мечи молний, ломаясь друг о друга, рассекают небо.

Майор что-то кричит нам с Шахидом и машет рукой в сторону БТРа. Мы и сами понимаем, что совместному патрулю пришел конец. Через несколько минут машина Шахида плавно пристает к КПП мокнущего под ливнем отдела. Шахид уезжает к родственникам в город, а я перелезаю через забор заднего двора и, стараясь никому не попасться, проникаю в кубрик.

Утром я пропускаю общее построение, сославшись на то, что всю ночь простоял на Минутке.

До обеда я валяюсь в кровати, а затем заступаю вне графика в СОГ. За весь день у меня только два выезда. Первый — по поводу рядового задержания на блокпосту машины с перебитыми номерами. Второй — по поводу обнаружения у ж/д вокзала в нефтеколодце свежего трупа. Среднего телосложения чеченец, задрав вверх ноги и сложив на груди руки, небрежно лежит у стенки колодца. Его лицо, залитое конденсатом, не дает определить возраст. Череп проломлен сильным ударом.