Комендантский патруль - Артур Черный

В тот самый день, когда поспела брага, и произошло-то торжественное вручение нашему взводу пулемета. За оружием тут же закрепили одного из бойцов, поставили первым в пирамиду и разошлись по палаткам отмечать надвигающуюся демобилизацию. Когда уже захмелели, кто-то из уезжающих подбросил идею напоследок дать жару чеченской земле. Пьяные солдаты во главе с лейтенантом валились на колено, а кто и стоя, и со склона стали лупить из автоматов по черной темноте леса. Вскоре вниз полетели ручные гранаты. Уже потом, после произошедшей катастрофы, все долго пытались дознаться, чья именно голова предложила проверить, работает ли наш пулемет. Никто не мог ничего вспомнить. Ладно, хоть до «АГС» руки не дошли. Просто не успели.

Комбат, услышав со стороны 14-го блокпоста беспорядочную стрельбу, живо заинтересовался этим вопросом и, минуя ротного, стал лично названивать по полевому телефону на пост дневального. Наш дневальный уже косой, как заяц, заплетающимся языком пообещал сейчас же все узнать и доложить, после чего добросовестно занял место в очереди желающих пострелять из пулемета.

Не дождавшись звонка, комбат, прихватив с собой двух автоматчиков, в середине ночи появился на воюющем блокпосту. Построив падающий взвод, он четко и по-военному спросил за все безобразие с его командира:

— Товарищ лейтенант, в чем дело?

Лейтенант, которого уже поддерживали чуткие солдатские руки, произнес ставшую потом знаменитой фразу:

— Дело?.. Дело в пулемете…

Личный состав вместе с лейтенантом, под командованием комбата, в эту же минуту выдвинулся в сторону батальонного зиндана, — глубокой ямы для пленных, — с целью отсидки до полного протрезвления. (Этот метод кодировки нерадивых бойцов применялся в Чечне повсеместно.) Исключение составили лишь единицы упавших прямо в строю. Их занесли в палатки и оставили под охраной двух автоматчиков сопровождения.

Прошли многие месяцы после этой страшной ночи. Почти все, кто был ее героем, отслужив свой срок, разъехались по домам. Остался только лейтенант, получивший к тому времени звезду на погон, да пара задержавшихся солдат. По мере убытия старых прибывали новые. И каждый пребывающий считал своим долгом спросить: «Командир, а почему во всех взводах роты есть пулеметы, а в нашем нету?» Старлей вновь что-то придумывал в ответ, отвечал, что не положено по штатному вооружению, и иногда так же о чем-нибудь врал. Но однажды попался очень назойливый солдат, который даже предлагал свою помощь в получении пулемета, обещая лично убедить в этой необходимости ротного и комбата. Упрямый солдат вновь произнес очередную, полную справедливого негодования фразу:

— Командир, а почему во всех взводах роты есть пулеметы, а в нашем нету?

Старлей, словно что-то вспомнив, тяжко вздохнул, кивнул в сторону старых бойцов и изрек уже другую знаменитую фразу:

— Да уж!.. Был у нас пулемет… Но до добра это не довело…

Смеются все.

Нарушив тишину, по пригороду Грозного заработали сонные артдивизионы. Издалека потянулось трескучее железное эхо взрывающихся авиабомб.

В красной дымке рассвета я возвращаюсь в отдел. Здесь тоже ждали боевиков, и товарищи всю ночь маялись на постах. Вместе со мною они поднимаются в общагу и укладываются на свои скрипучие, мятые кровати, заворачиваются в напитанные потом простыни.

Жестокая жара, кажется, расплавляет весь город. Рыжее солнце, зацепившись за центр неба, упрямо висит на месте и не может сдвинуться к горизонту. Сухой гроб нашего общежития, накалившийся всеми досками, выгоняет меня на задний двор отдела к крану с желтой водопроводной водой. Теплая и мутная, она слабо течет по моей шее, лицу, ладоням.

В середине дня в отдел приходят двое высоких чеченцев. Они долго переминаются с ноги на ногу и переговариваются, решая, писать или не писать заявление о краже. В конечном итоге раздумывают и собираются уходить. Дежурный майор спрашивает о причине отказа. Старший из заявителей охотно поясняет: «Вам скоро все равно всем влетит тут по первое число, так еще и нам достанется за эту бумажку. Вы что, не видите, люди из города валом валят?»

Ну что ж, хоть повеселимся немного. Надоело уже сидеть смерти ждать.

Перед вечерним построением в кабинете Тайда Рамзес Безобразный, упирая на нежелание Тамерлана строчить доносы на подчиненных, упрашивает начальника, чтобы тот поставил его на место последнего: «Я этих участковых заставлю работать! Гонять их каждый день буду! Мне здесь ни министр, ни президент не страшен!»

На самом построении Рамзес, скрючившись на крыльце перед строем, стягивает с ноги грязный, почерневший изнутри башмак и несколько минут, не обращая ни на кого внимания, ковыряется в рваном носке, поочередно засовывая пальцы в мелкие дыры. Надев башмак, этой же рукой он лезет в нос, извлекая оттуда зеленые сопли.

В полночь в дежурной части отдела раздается звонок из республиканского МВД: силами РОВДа выставить на Минутку ночной патруль.

Я и еще десяток попавшихся под руку Безобразному, что так неудачно для нас заночевал здесь в роли ответственного, едем на площадь охранять спокойствие полковников чеченского МВД, что, надо полагать, спят и видят, как бы дать нам подмогу.

На трех машинах, без назначенного старшего патруля и без всякого сопровождения, наша группа въезжает на пустеющую Минутку.

Встав у центрального кольца, подставив открытые спины черным провалам улиц, мы замираем в молчаливом ожидании перемен. Как корабль, заплывший не в ту гавань, ищет свою оставленную родину, так и мы никак не можем найти свою. Пристань своих надежд. Надежд на будущее, которого нет. Разве есть оно у этого города? Разве будет когда-то? Кровавый туман прошлого застилает и не пускает его в путь. Слово-то какое: будущее!..

Где она, та родина, в которой нет этой раздолбанной Минутки, этих бессонных ночей, этого раздавленного, омертвевшего города? Потерянная страна детства. Есть ли она у нас, была ли когда-то? У меня да, была. И еще есть, еще не поздно вспомнить о ней. А есть ли она у них, чеченцев, стоящих рядом? А у них ее нет. Их родина залита кровью, разрушена и поставлена на колени. Мне есть куда вернуться отсюда, а им некуда. И до конца их жизни не состоится это возвращение на ту, оставленную когда-то родину. Кого винить в братоубийственной войне? Кто пролил первую кровь, стравил два народа, развел их по разные стороны? Русские ли? Чеченцы ли?..

Через долгие годы войны, через тысячи смертей и океаны людского горя мы снова пришли друг к другу и протянули руку помощи. Они нам, мы им. Вот они, стоят рядом: жизнерадостный и решительный Плюс, спокойный и храбрый Пророк, неторопливый и упрямый Воин Шахид. Все те, в ком я сейчас уверен не меньше, чем в самом себе. Мы ли враги, нам ли драться друг с другом?

Чернильные покровы крадущейся тьмы переплывают за порушенными многоэтажками. Грозный, который вряд ли встанет из развалин… Оставленные и поруганные храмы прошлого, словно вставшие из могил мертвецы, торчат из земли белыми костями расколотых плит.