Милкино счастье - Лана Ланитова

– Ага, я так и знал! Стража, приведите ко мне Константинуса.

Когда юношу ввели в зал с завязанными руками, он не дрожал от страха. К удивлению Максимы, он смотрел твердо и с вызовом.

– Зачем ты решил клеветать на лучшую из наших весталок? Разве ты не знаешь, что подобное преступление карается смертью?

– Я не клеветник! Люциния невинна лишь спереди. Она совершала со своим любовником акт любви через анус, что еще больше отягчает ее вину и мерзость содеянного, – смело возразил он. – В доказательство – поговорите со служанкой Клодией. Она все видела, – он нагло хмыкнул. – Максима, кроме этого я посоветую вам купить самый толстый огурец на рынке, возле форума. И вы убедитесь, что он легко проскочит в анус вашей «нетронутой» весталки. Ибо… я видел в темноте, при свете факела, как огромен был фаллос этого плебея! – последние слова он почти выкрикнул, и его синие глаза заволокло слезами.

Совет жрецов с пристрастием допросил служанку Клодию, и она призналась в том, что много раз видела, как Люциния грешила в храме Весты. Клодию взяли под стражу. Максима не стала мучить Люцинию проверками ее плоти, хотя, кто-то из коварных жрецов предложил воспользоваться советом Константинуса и ввести в анус согрешившей самый толстый огурец. Максима видела, что Люциния итак еле жива от страха и просто пожалела несчастную. Тем паче, что после показаний Клодии, преступница тут же признала свою вину. Но наотрез отказалась назвать имя своего возлюбленного.

Слух о процессе над весталкой Люцинией распространился по всему Риму. К Верховному Понтифику прорвался отец девушки и молча посмотрел на жреца.

– Culpa lata[45]! – хмуро молвил седовласый, оскалившись.

– Кто он? Вы его поймали? Он должен понести суровое наказание.[46] Пусть приведут его в Комиций[47].

– Мы не нашли его. Ни Клодия, ни Константинус не знают его имени. Говорят, что он чужестранец. И он исчез, как в воду канул.

– Он должен поплатиться за позор моей дочери…

– Ad turpia nemo obligātur[48].

– Цезарь знает?

– Да, знает, – Понтифик вздохнул. – Ее казнят на этой неделе. Сейчас для нее строят погребальный склеп. У Коллинских ворот, на Квиринале, уже вырыта яма. Я велел облицевать ее изнутри желтым мрамором, он цвета солнца. Я приказал опустить туда стол с яствами. Я выбрал для Люцинии самый лучший виноград, тот, который она любит, я принес вино из погребов Цезаря и ячменные лепешки. В тот же день, с утра, ей зажарят лучшего молодого ягненка с овощами. Я все сделаю, как положено.

Отец Люцинии крепко сжал зубы и вышел из атриума.

В день казни Люцинию в последний раз омыли в терме. Служанки всхлипывали и прятали глаза. Люциния не осуждала их, она лишь гордо смотрела перед собой. Она почти не думала о казни, она думала о том, где сейчас ее Антемиол. Ей так хотелось обнять своего возлюбленного.

– Люциния, тебе принести розы или лилии для волос?

– Нет, принесите мне простые фиалки…

Её одели в новую палу, а в роскошные волосы вплели синие фиалки. Только вместо тонкого покрывала на ее голову легла толстая и плотная накидка, навсегда закрывшая от мира ее красивое лицо.

Стоял октябрь, первая его половина. Это был самый красивый месяц в Риме. Солнце светило по-летнему, играя огненными бликами на ярко желтой, красной, зеленой и пурпурной листве. Вечный город утопал в каком-то розовом, перламутровом свечении, будто сама Аврора не уходила в свои покои в течение всего дня. Воздух был свеж и напоен лучшими ароматами этой щедрой земли. Лавки городского базара ломились от осенних даров. Всеми цветами радуги горели гроздья винограда – сам Бахус постарался подобрать в своих владениях самые спелые плоды. Пузатые долии[49] были уже закопаны в землю и гулко плескались пахучим маслом оливы. Стройные, расписные амфоры полнились пенистым молодым вином. В плетеных корзинах блестели чешуей кефаль, мурена и треска.

Но форум молчал. Город скорбел от великой печали – в Риме казнили самую красивую весталку. Горожане знали, что это событие принесет свободным гражданам тяжелые последствия. Так бывало всегда. Веста не прощала поругания своей чистоты и посылала на людские головы мор и военные поражения.

Люцинию ввели на носильный одр и наглухо закрыли его. Потом процессия пошла вниз, по Священной дороге. Одр пронесли по большим улицам города, он постоял и на форуме. Толпа скорбно взирала на процессию. Местами слышался женский плач.

Среди толпы, завернувшись в плащ, стоял возлюбленный Люцинии, центурион по имени Антемиол, из рода Квинтиев. Он не проронил ни звука. В этот же день, к вечеру, он покинул свою семью, как и намеревался сделать ранее. Уже по дороге его догнал Константинус. Молодой человек бросился в ноги к любимому господину. Но Антемиол лишь с презрением оттолкнул его.

– Я бы убил тебя, но не стану этого делать. Ибо ты итак будешь проклят, если не мной, так богами. Прощай.

К вечеру следующего дня он был уже в Остии и вышел к берегу моря, где в небольшой бухте стояли три его корабля. Но Антемиол не взошел ни на один из них. Он отвязал от берега старый плот и поплыл на нем в открытое море. Он плыл долго, и когда берег совсем пропал из виду, Антемиол из рода Квинтиев прокричал имя своей возлюбленной и бросился в пучину Нептуна.

Днем ранее, его возлюбленная Люциния, сходя в склеп, уже знала, что скоро они будут вместе. Сквозь время и пространство она услышала его крик. Он кричал богам ее имя: ЛЮЦИНИЯ!

Земля упала на плечи тяжелым и сырым комом. Сверху раздался глухой треск. Рядом еще один. Склеп дрогнул. Зашатался стол с виноградом. Упал кувшин – кровавой лужей растеклось по мраморным плитам вино. Блюдо с ягненком и овощами припорошилось черными зернами грунта.

Ей стало душно. Еще чуть-чуть воздуха… Хоть один глоток. Как больно… Последний лучик солнца выхватил на полу желтоватые ромбики мраморной плитки. Она лишь успела сосчитать их перемычки: один-два-три, а четвертая треснута пополам…

* * *

Краевский и Людочка проснулись почти одновременно. Оба тяжело дышали.