Милкино счастье - Лана Ланитова

И он нацелил свой член на сердцевину ее девичества. Надавил. Она вскрикнула. Он начал ее целовать. Стон боли потушил крепкий поцелуй. Она стала рваться и кусать ему губы. Он снова надавил. И стал ритмично двигаться в ней. Отпустил губы, чтобы она глотнула воздуха. Она тоненько заплакала. Но при этом придвинулась к нему еще ближе.

– Тебе больно?

– Да… – выдохнула она.

– Тебе хорошо?

– Да… Да… Да…

– Перевернись на животик и встань на коленки… Выгнись спиной, и попу ближе.

– Но?

– Встань, – я тебе говорю. – Я войду в тебя сзади. Тихо… Тише… Еще на меня… Ближе. Так… О… Сильнее. Потерпи… Я буду снизу, рукой, ласкать твой секель. Смотри, как он распух… Все в крови и твоих соках. Я хочу, чтобы твой первый раз закончился оргазмом. Боль слилась с наслаждением.

Его рука нырнула к скользким и опухшим губам. Два пальца стали нажимать на клитор. Удары сзади, и эти безумные ласки… Боль… Боль… Наслаждение. Она вскрикнула. Его ладонь закрыла ее рот. Она сжимала и сжимала его член, в едином спазме…

– Как хорошо ты кончаешь. Ты обхватила х*й так сильно, будто зажала в кулак. У тебя самая лучшая в мире п*зда! А-аа-аа.

Он еще раз двинулся навстречу и, прорычав какое-то ругательство, упал на нее.

– Смотри, сколько крови… крови…крови…

* * *

– Мила, смотри, сколько крови, – послышался рядом голос матери. – Ты что же дочка, всю перину мне перепачкала…

Мила села. Сильно ныл низ живота. Она посмотрела на кровать. Под ней расплылось огромное кровавое пятно.

– Ну, что смотришь, сымай рубаху и белье, а перину я сама замою. Ты что, не знала, что у тебя месячные должны начаться?

– Нет, я забыла…

– Забыла она. Хоть бы тряпочку стелила. А я захожу, гляжу ты вся открытая. А на рубахе, прямо на заднице, пятно и на постели тоже. Ну, думаю: протекла девка. Иди в сени. Там таз с мылом. Помойся.

Мила встала. Дрожащие руки собирали испачканное белье.

* * *

Краевский ехал в рессорной коляске в свое имение, в деревню. Он выехал ближе к вечеру, на что кучер пенял ему, что им придется ночевать в поле, если они не поспеют к постоялому двору купца Дятлова. Стоял конец июня. Вечера были длинные и теплые, а ночи короткие. «Ничего, – думал граф, – а и в поле заночуем. Лишь бы скорее добраться, а еще скорее вернуться назад. Я должен вернуться в понедельник утром».

Он не сказал Людочке о том, что накануне вечером получил с посыльным письмо от супруги. Руфина в свойственной ей манере жаловалась и упрекала мужа в невнимании к ней и детям. И требовала отложить все срочные дела в земской управе и навестить в ближайшие дни свое семейство.

За пыльным окошком мелькали деревья. Коляска ехала мимо березовых рощ. Солнце садилось в зеленых кронах, но светило все также ярко. В коляске было душно. Граф еще шире распахнул окно. Потянуло дорожной пылью и ароматами полевых цветов. Несколько дней не было дождей, и дорога выглядела сухой. Коляска ехала быстро.

«К ночи успеем к Дятлову. Переночуем у него. А на заре снова в путь», – подумал Краевский.

Это была его единственная отчетливая и правильная мысль в веренице безотчетных рассуждений, обрывков монологов и неясных образов. Он сам себе не мог признаться в том, что вся его душа привязана к душе той, молодой женщины, которую несколько часов назад он посадил в экипаж и отправил к матери. Он почти не видел пред собой чудного летнего вечера, не слышал чарующего пения птиц, и солнечный закат лишь навевал безумную тоску. Прошло только несколько часов с момента их расставания, но он, словно преданный пес, готов был сорваться с цепи и бежать назад, к любимой хозяйке.

«А если она не вернется? Она же не крепостная, и вольна поступать так, как ей хочется, – лихорадочно думал он. При этих мыслях его прошибал холодный пот. – А я бы хотел вернуть этот закон только ради нее одной. Я бы купил ее. И заставил быть рядом навсегда. Она хочет замуж. Глупая. Какое может быть замужество, когда есть я? Неужели она не понимает, что я скорее дам себе отрубить руку, чем кому-то ее отдам? А эти бредовые разговоры о детях? Неужели так рано кричит в ней инстинкт материнства? Нет, не думаю. Скорее – это порождение воспитания. Ненавижу всяческих классных дам, вкупе с проповедниками. Это все сухопарая Германовна. Садистка с видом благочинной матроны, – злился Краевский. – Это она вбивает из года в год в головы юным нимфам: муж, дети, семья. А сама рада бы сбежать с молодым любовником, да только никто не зовет. Лицемерка. Она же ненавидит своих учениц. Это не видно только слепому. Kinder, Küche, Kirche[50] – три „К“. Ну как же! А иначе не бывает? Неужели человек должен жить только по прописанным законам этого общества? Общество? Как смешно мне его лицемерие! Vita sine libertāte nihil.[51] А моя свобода заключена в любви. Да, я люблю эту наивную девушку. Мила, Мила, если бы ты знала, какова твоя сила надо мной…»

– Барин, кажись, и Дятлово вон показалось. Дорога хорошая. Успели дотемна, – раздался голос возницы.

Возница спешился за воротами обширного постоялого двора. Дальше двора шел основательный двухэтажный каменный дом с множеством хозяйственных построек. Это и был дом самого Дятлова. При нем существовала небольшая гостиница и трактир. Краевский рассеянно слушал распоряжения приказчика – лошадей распрягали и вели в крытый загон, на ночлег. Из широких, крашенный зеленой краской дверей, вышел сам Дятлов. Это был невысокий и полный мужчина, лет пятидесяти. Когда-то, в ранней молодости, он был крепостным у князя Веретьева, но сумел откупиться. О таких людях говорят, что сам «черт ему не брат». Все его дела шли в гору. Ни пожар, ни наводнение, ни лихие люди не причиняли ему ровно никаких убытков. Он был изворотлив и смекалист. И выигрывал там, где другие считали убытки. К пятидесяти годам он имел уже с дюжину постоялых дворов в разных губерниях. Кое-где ко дворам были пристроены трактиры и гостиницы. Деньги текли к нему рекой. Ближе к пятидесяти он женился на молодой шестнадцатилетней красавице, мещанке, которая за несколько лет успела нарожать ему троих сыновей и снова ходила непорожняя.

– Анатолий Александрович, граф, давно я вас не видел! – радушно заговорил хозяин.

– А в прошлый раз мы семейством проехали мимо, так как не было нужды. Выехали засветло… А тут дела у меня в городе были, припозднился. Возница мой уж переживал, как бы в поле не пришлось ночевать.