Милкино счастье - Лана Ланитова

Великому Понтифику было около пятидесяти. Это был высокий, седовласый мужчина, не полный. Его бы можно было назвать красивым, если бы не наличие багрового шрама на щеке, делавшего его улыбку похожей на влажный оскал какого-то зверя. Скорее волка или койота. Он получил этот шрам, спасаясь от пожара, когда молния ударила в его дом. В этом пожаре он повредил и ногу и теперь немного хромал. Его уважал сам Цезарь, а многие весталки откровенно побаивались его строгого и хмурого выражения лица. Пурпурная полоса на его тоге была расшита золотыми знаками высокого жреческого отличия. Его солиум был еще выше и богаче, чем солиум Максимы. Ножки кресла были сделаны из бронзы в виде когтистых лап тигра. Тонкая резьба и золотой узор украшал мощные подлокотники. Поверх солиума была накинута шкура бурого медведя. Длинные и белые пальцы Понтифика перебирали острые когти на мертвой медвежьей лапе.

Слуга попросил разрешения сделать доклад.

– Входи.

– О, Великий Понтифик и священоликая Максима, к вам на прием просится какой-то молодой римлянин. Он утверждает, что у него есть важный государственный разговор.

– Пусть войдет.

Робко озираясь по сторонам, немного сутулясь, в зал вошел молодой мужчина. Максима сразу отметила про себя необычайную красоту этого юного римлянина. Он был высок и строен, почти худощав. Плавные, женственные движения, выдавали в нем патикуса. Кудрявые светлые локоны обрамляли прекрасный лик, похожий на лик самого Нарцисса. Нежный овал щек, свежий цвет лица, ярко синие глаза – все это, невольно приковывало взгляд.

«Да, это – патикус, – уже не сомневалась Максима. – Видимо, у него богатый любовник – юноша изнежен и дорого одет».

А Великий Понтифик, оглядев юношу с неприязнью, спросил:

– Кто ты? И зачем пришел?

– О, великий и могучий жрец, а также священоликая Максима, меня зовут Константинусом. Я из рода Ларциев. Я хочу сообщить вам о том, что одна из жриц священного культа Весты нарушила свою клятву.

– Что ты несешь, мальчишка? Чем докажешь свои слова? Causa justa?![41] – нервный тик свел обожженную щеку Понтифика, сделав его лицо страшным.

– Зачем доказывать то, в чем можно убедиться за одно мгновение? Corpus delicti[42] вы увидите сами, достаточно заставить весталку раздвинуть ноги.

– Как смеешь ты говорить подобное?

– Раз говорю, значит, знаю наверняка. Justitia regnōrum fundamentum[43].

– О ком ведешь ты речь?

– Я веду речь о весталке Люцинии. Она любодействовала в священном доме весталок. Я следил за ней и видел ее там вместе с любодеем.

– Как?! В самом храме? – Понтифик вскочил с деревянного кресла, покрытого шкурой медведя. – И кто этот преступник?!

– Имени преступника я не знаю. Похоже, он плебей и чужестранец, – чуть покраснев, отвечал юноша. – Они встречались не только в Храме, но и в шалаше у Тибра. Все лето.

Понтифик не верил своим ушам. Речь шла об одной из любимых им весталок. Он хорошо знал ее отца. Люциния была красива, словно Венера, умна и очень старательна. К тому же она была самой знатной и богатой среди других своих подруг.

– Dum casta.[44] – обронила Максима. – Я должна сама в этом убедиться.

Максима довольно быстро разыскала Люцинию.

– Как поживаешь, верная весталка? – начала она издалека.

– Все хорошо, матушка, – потупив очи, отвечала ей Люциния.

– Люциния, как проходят твои ночные бдения возле святого огня? Тебя никто не тревожит по ночам? Не прибегали ли шакалы или бездомные псы?

– Нет, матушка, все проходило хорошо… От бездомных псов у меня есть палка и факел огненный. И стража верная всегда со мной.

– А как ты спишь? Спокойно ли?

– Всегда спокойно. Сомн посылает мне прекрасные видения.

Люциния разговаривала с Максимой, но руки ее дрожали, а лицо внезапно сделалось такого же цвета, какой была ее пала.

– Здорова ли ты, Люциния? Я вижу бледность твоих черт.

– Я здорова, матушка, – Люциния опустила голову.

– Иди ко мне в комнату, разденься и ляг на кровать. Я должна тебя осмотреть.

«Ну, вот и все! – подумала Люциния со страхом. – Сейчас Максима обо всем догадается. Сейчас она увидит все…»

Она вошла в пустую комнату Максимы. Комната Верховной жрицы была обставлена скромно и со вкусом. Это было довольно большое помещение, стены которого украшали фрески с барельефами. На них изображалась церемония высечения священного огня и восхождение на Капитолий. Шесть колон поддерживали невысокий мраморный потолок. По потолку тоже шел затейливый рисунок. Небольшие окна плохо пропускали свет, поэтому даже в самые жаркие дни здесь было всегда немного прохладно. Был здесь и очаг для сохранения тепла зимними вечерами. На полках стояли чаши с благовониями. Охапки свежих роз и лилий покоились в пузатых глиняных вазах. В углу стояла широкая кровать из ливанского кедра, с изогнутым изголовьем и бронзовыми цветами на раме. Пятнистые шкуры белой рыси покрывали ее мягкую поверхность. Рядом лежало свернутое в рулон шерстяное синее покрывало.

Люциния подошла к кровати и остановилась в нерешительности. Позади себя она услышала шаги. В комнату вошла Максима.

– Ты еще не разделась, моя красавица?

Люциния стала медленно развязывать поясок на пале. Пала упала к ее ногам. Она переступила через нее и осталась стоять обнаженной перед Максимой.

«Как она хороша! – подумала жрица. – У нее такие налитые груди и красные сосцы. Я бы сама с удовольствием обняла ее и исцеловала всю… Скоро закончится моя служба, и я, наконец, смогу познать то, чего была лишена все эти годы. То, что я давно убивала в себе – тридцать лет, и еще три года службы в жрицах. Следующей весной я передам свои полномочия другой весталке. Довольно с меня».

– Ляг Люциния, на мою кровать и разведи широко ноги. Я должна осмотреть тебя и убедиться в твоей девственности.

Люциния сделала все, как приказала Максима. Она легла на мягкую шкуру рыси и развела ноги. Максима взяла факел и посветила на сердцевину ее девичества.

– Вставай, Люциния. Все в порядке. Ты все также чиста перед Вестой и гражданами Рима. Я прикажу наказать клеветника. Его будут судить.

Едва сдерживая негодование, Максима вошла к Понтифику.

– О, Великий жрец, мы должны наказать патикуса по имени Константинус, из рода Ларциев. Он – жалкий клеветник, и хотел опорочить лучшую из наших весталок.