Презумпция невиновности - Ева Львова

– Вы все-таки хотите применить к моему подзащитному девяносто первую статью Уголовно-процессуального кодекса? – осматривая разбросанные по полу банки, невинно осведомилась я. – Считаете, что есть основания для предъявления обвинений?

Опер смерил меня убийственным взглядом и хмуро проговорил:

– А ты считаешь, что нужно награждать Муратова медалью «за сообразительность»? Слышь, а что это за звук?

Невидимые сверчки продолжали стрекотать, теперь это услышал и Антипов.

– Где-то у двери живет сверчок, – улыбнулась я.

– Сама ты сверчок, – скрипнул зубами опер, в два скачка перекрывая расстояние от шкафа до двери. Застыв в нелепой позе прислушивающегося человека, Олежка так постоял пару секунд, а затем опустился на колени перед ящиком с дрелью.

– Это отсюда, – чуть слышно проговорил он, медленно открывая пластмассовые замки и откидывая верхнюю крышку.

* * *

В чемодане оказалась вовсе даже не дрель, а сложное соединение из обмотанных скотчем брикетов и разноцветных проводков, опутывающих электронный будильник, отсчитывающий время назад. До «часа икс» оставалось девятнадцать минут сорок две секунды, и опер, кинув на меня косой взгляд, сдавленно произнес:

– Как там тебя? Агата? Бегом марш вниз! Скажи директору, пусть всех эвакуирует и вызывает МЧС и саперов. В здании находится взрывное устройство.

Я и сама собиралась бежать в администрацию, поэтому слова Антипова застали меня у самой двери. Но сколько я ни пыталась ее открыть, дверь почему-то не поддавалась.

– Не открывается, – с отчаянием выкрикнула я.

– Что за проблемы? – не отрываясь от проводков, выдохнул Олег.

– Дверь заперта, – пробормотала я, всем телом наваливаясь на дверное полотно, и снова безрезультатно.

– А ну-ка, отойди, – поднялся на ноги опер, решительно отодвигая меня в сторону.

Сначала он толкнул дверь рукой, затем, ухватившись за ручку, что есть силы потряс ее, а после этого приналег плечом, однако и это не помогло. Разбежавшись, Антипов с грохотом врезался в дверь, но она даже не дрогнула. Двери, как и все в иллюзариуме, сохранились с тех далеких времен, когда ремонты делали на совесть. Обитая толстым железом дверка стояла, как неприступная скала, и было понятно, что через нее нам не выбраться.

– Вот упырь, что удумал, – простонал Олежка, двумя руками хватаясь за голову.

– Вы тоже поняли, как красиво сложатся пазлы? – печально улыбнулась я.

– А то! – сверкнул глазами Антипов. – Со стороны это будет выглядеть так: мы с тобой, два дурака, что-то не то тронули в мастерской, раздался взрыв, разворотивший половину иллюзариума. Муратов ни при чем – он весь в делах, оставил придурков одних, они и накосячили. Конец фильма, улики уничтожены.

– Ненужные свидетели тоже, – чуть слышно прошептала я, припомнив, что сама подсказала клиенту путь решения проблемы, чтобы избежать наказания за смерть Варвары Белоконь. Дескать, словам уборщика никто не поверит, а кроме туманного свидетельства Ткачика улик, что именно Муратов открыл клетку с тиграми, нет. Выходит, я ошиблась насчет Яна Крестовского, и Дину, получается, убил тоже Руслан, чтобы окончательно замести следы своего прошлого преступления. Убил он за одно и меня, своего любознательного адвоката, сующего нос, куда не следует. Эх, подвело меня чутье, ну да теперь ничего не поделаешь.

– А здесь люди, дети! – вывел меня из задумчивости хриплый голос Антипова. – Поэтому в окно взрывчатку выкидывать нельзя – всех отоварит так, что только держись! Надо самим обезвреживать, иначе финиш. Блин, еще бы знать, как! Эх, надо было в армии идти в саперы, а я во внутренние войска попросился. А ты, случайно, не служила сапером?

– Я откосила от армии, – мрачно усмехнулась я, хотя мне было совсем не до смеха.

Окна в мастерской были забраны кованой решеткой, в которую пролезала только рука, поэтому, даже разогнав людей предупредительными криками, нечего было и думать о том, чтобы избавиться от чемоданчика этим путем. Наверно, можно было все-таки поднапрячься и открыть дверь, но в этом случае все равно прогремел бы взрыв, унеся с собой человеческие жизни. Самым продуктивным был вариант Олега – попытаться перерезать один из проводков и посмотреть, что из этого выйдет. В таком случае шансы были равны – пятьдесят процентов было за то, что перережешь нужный провод, пятьдесят – что проводок окажется не тот, и тогда все равно смертельный финал неизбежен. В общем, куда ни кинь – всюду клин. Да, недооценила я Муратова! Послушалась бы Хитрого Лиса, согласилась, чтобы клиента взяли под стражу, ничего бы этого не было. А теперь погибну не только я, но и ни в чем не повинный оперативник и масса других людей. Мне стало грустно от собственной самонадеянности, так грустно, что захотелось выть. Я кинула взгляд на будильник и увидела, что до взрыва осталось пятнадцать минут двадцать три секунды. И с каждым мгновением эти секунды убывали, как вода из дырявого сосуда.

Я в панике огляделась по сторонам, и взгляд мой уперся в старинный сейф. Олег это заметил и ринулся к чугунной громаде. Внимательно обследовал дверцу и разочарованно отошел в сторону.

– Заперта, падла, на кодовый замок, – сплюнул он сквозь зубы.

В этот момент я всей душой ненавидела Мешкова, придумавшего столь изощренный способ мести своему директору. Сейф стоит здесь уже бог знает сколько лет, и ни у кого не получается его открыть! А может, все же попытаться? Думай, Агата, думай! Мешков – культуролог, защищал диссертацию по автобиографии Казимира Крестовского и шифровать бы стал какую-то дату, важную для его обожаемого детища, то есть для иллюзариума. Тогда логичнее всего зашифровать день трагической гибели гуттаперчевого мальчика – по мнению музейного работника, это самое страшное для семьи Крестовских событие. Итак, мальчик погиб в Пасхальное воскресенье, и сразу же после смерти маленького гимнаста Карл Крестовский заказал картину, которую выставил в фойе иллюзариума. Картина датирована тысяча девятьсот шестнадцатым годом, значит, год гибели мальчика нам известен. Осталось вычислить, на какое число приходилась Пасха в шестнадцатом году прошлого столетия. Как известно, Пасха – праздник переходящий и зависит он от лунного календаря. Спасибо бабуле – Ида Глебовна все детство развивала мою память и достигла в этом деле поистине феноменальных результатов. Теперь стоит только задуматься о каком-либо предмете, и в голове всплывают все известные факты на заданную тему. Остается только выбрать нужный и приспособить его к делу. Итак, немецкий математик Гаусс в восемнадцатом веке предложил специальную формулу для определения дня Пасхи по григорианскому календарю. Расчет приводится по значению математических величин, где «а» – остаток от деления года на девятнадцать, «б» – остаток от деления числа года на четыре, «в» – остаток от деления числа года на семь, «г» – остаток от деления на тридцать выражения девятнадцать «а» плюс пятнадцать, «д» – остаток от деления на семь выражения два «б» плюс четыре «в» плюс шесть «г» плюс «б». Имея эти данные, мы можем вычислить нужную нам дату. Сосредоточившись, я принялась производить в уме расчеты, но Олежек не дал мне досчитать. Тронув меня за плечо, он застенчиво спросил: