Посмотри на неё - Лори Элизабет Флинн

Сегодня Табби рада видеть меня. Она в приподнятом настроении, если учесть обстоятельства. Она накрасилась и выпрямила волосы, снова став Табби, а не просто какой-то девочкой с заплывшими глазами, облаченной в тюремный комбинезон.

В общем, наверное, один секрет я могу раскрыть. Знаменитые (печально известные?) синие глаза Табби вовсе не синие. Она носит цветные линзы, сколько я себя помню. Она их носила еще тогда, когда мы жили в Ротчестере. У мамы глаза синие, а у папы карие. Глаза у меня такие же, как у мамы, а у Табби – нет, но она заявила, что хочет, чтобы у нас у всех они были одинаковыми. Мне когда-то нравилось быть похожей на сестру, только вот для окружающих цвета глаз было недостаточно для того, чтобы видеть в нас сходство. К тому же у Табби глаза более выразительные, чем у меня. Более яркие. В целом сама она выразительнее и ярче меня.

Иногда мне хочется рассказать СМИ о том, что глаза у моей сестры карие, чтобы ее перестали называть «Синеглазой Убийцей Бойфренда». Я ненавижу человека, который это придумал. Я ненавижу то, что Табби судят по внешности. Я ненавижу, что визитная карточка ее внешности родом из футляра для линз. Я ненавижу, что нас осуждают за то, что мы меняем внешность при помощи того, что продают в магазинах. Мне тошно от всего этого.

– Еда тут отвратительная, – говорит Табби, – но есть и хорошие новости: я скинула несколько килограммов.

Она откидывается на спинку стула.

– Тебе не надо худеть, – отвечаю я ей привычной фразой.

Уверена, что Марк говорил ей обратное. «Тебе бы не помешала физическая активность».

– Я готовлю тело к пляжному сезону, – говорит она. – К следующему лету.

На ее губах играет усмешка – та самая, которую все неправильно понимают. У Табби просто такое лицо. Эта усмешка – всего лишь попытка найти смешное в ситуации, которая совсем не кажется смешной. Что в этом плохого? Все хотят видеть ее жалкой, горюющей вдовушкой. Но смерть никогда особо не огорчала Табби. Я вспоминаю, как однажды она вела машину, едва получив права, и в наше лобовое стекло врезалась птица и сломала себе шею. Я плакала. Она – нет.

– И что мне оставалось делать? – спросила она. – Вывернуть на встречку? Эта птица явно желала умереть.

(Не рассказывай никому об этом случае. Из-за него люди начнут видеть то, чего нет. Если взять в расчет то, как все идет, то в скором времени эта птица воскреснет из мертвых, чтобы поведать журналистам о своей несчастной судьбе и выставить Табби в еще более невыгодном свете. Вот доказательство того, что она убийца. «Она даже не колебалась перед тем, как убить меня!»)

– Как школа? – спрашивает Табби. – Вот уж не думала, что буду по ней скучать. Но, честное слово, сидеть тут – почти то же самое, что сидеть в школе. Люди здесь тоже не очень приятные.

– Нормально.

Я не стала рассказывать ей, о чем все говорят. Что теперь некоторые смотрят на меня по-другому. Что иногда я даже не против этого, потому что, по крайней мере, на меня смотрят.

– А что с соревнованиями по штату? Я пропустила твой первый забег. Прости. – Она опускает взгляд на свои ладони.

Она чувствует себя виноватой. И это Табби, которую никто другой не видит. Моя Табби. Та самая, которая помнит каждый важный момент моей жизни вместе с теми моментами, которые мне самой кажутся несущественными.

– Не извиняйся. Я победила.

Это ложь. Я не победила. Я даже не бежала. Но Табби в таком месте, куда правде не просочиться. Ей никак этого не узнать. Мама и папа не смогут ей сказать, потому что тоже не знают.

– Конечно же, ты победила.

Ее руки барабанят по столу. Бледные пальцы. Ногти с идеальной кутикулой, которая так разительно отличается от моей, порванной в лохмотья. Ее ногти покрыты черным лаком.

– Знаешь, я тебе завидую. Я всегда тебе завидовала. У тебя такой большой талант. Твое тело знает, что делать. Оно бежит. Мое же ничего не понимает.

– Это не талант, – мямлю я. – Я просто тренируюсь больше, чем остальные.

Это правда. Ребята идут гулять и веселиться на вечеринки. Они пьют и курят до полной отключки, не заботясь о последствиях. Моя жизнь – это рутина, которая четко спланирована и подчиняется правилам. В последнее время мне кажется, что я живу в клетке.

– Нет, у тебя есть талант, – спорит Табби. – Может, моя проблема в том, что я никогда по-настоящему не прикладывала особых усилий. Если бы я так делала, то все было бы по-другому. Я бы не была сейчас здесь.

Но она врет. У меня такое чувство, что Табби прикладывала усилия во многом. Она просто слишком много сил тратила на то, чтобы со стороны казалось, что ей все дается легко.

– Пообещай мне кое-что, – говорит Табби. – Просто сделай так, чтобы у тебя была своя жизнь без них. Без мальчиков. Девочек. Других людей. Потому что если ты впустишь в свой мир других, то ты перестанешь понимать, где заканчиваются они и начинаешься ты. Ты потеряешь себя в этом беспорядке.

Наше время вышло, и я не могу спросить Табби, что она имела в виду. Может, мне и не нужно спрашивать, потому что я и так все понимаю.

Колдклиффский полицейский участок,

24 октября, 12.16

ОФИЦЕР ШУЛЬТЦ: Ты понимаешь, что означает отпечаток обуви? У нас есть основания полагать, что ты был на месте преступления в ту ночь, что ты и мисс Казинс вместе что-то сделали. Если мы получим ордер, чтобы иметь доступ к твоему компьютеру, как думаешь, что мы там найдем?

БЭК: Скорее всего, очень много порно.

ОФИЦЕР ОЛДМЕН: Тебе есть что нам еще сказать, Томас?

БЭК: Ага. Мне нужна сигарета.

ОФИЦЕР ОЛДМЕН: Сейчас не время для шуток. Если тебе известно что-нибудь о Табите Казинс, чего не знают другие, то воспользуйся возможностью об этом рассказать.

БЭК: Да, мне есть что сказать. (Длинная пауза.) Она не сделала ничего плохого.