Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов

Раз прозвучал такой звонок — значит, он здорово сидит у кого-то на хвосте.

У Трибоя от этого даже настроение улучшилось. Белесый февральский день — с пушистым, чистым, по-рождественски сверкающим снегом показался праздником. Он азартно потер руки: неужели в конце тоннеля замаячил свет? Он выглянул в окно, осмотрел здание напротив.

Нет, звонивший никак не мог видеть его, неоткуда было увидеть Трибоя, — он просто блефовал.

— Ну-ну, блефуй, блефуй, — проговорил Трибой ровным голосом и уселся за компьютер. — Блефуй, посмотрим, у кого из нас больше козырей на руках окажется.

В Генеральной прокуратуре появилась новинка — прибор под названием полиграф — аналог знаменитого американского детектора лжи. Прибор как прибор, внешне ничего интересного — клеммы, проводки, колеблющиеся, очень чуткие стрелки, глазки приборов, вполне современная главная панель, экран как у компьютера… К прибору этому Трибой отнесся с недоверием: то, что в Америке человеку в радость, — для россиянина головная боль. Но будучи человеком по сути военным, одобрительно покивал головой, когда ему сказали, что неплохо бы «фигурантов» по делу об убийстве Влада прогнать через этот мудреный прибор.

— Начать можем хоть сегодня, — подумав, обронил он, — хоть сейчас. Надо только клиентов доставить.

— А далеко ли находятся ваши клиенты? Клиенты находились далеко. Один в Тюмени, другой в Рязанской области, третий… третьего, такого, как Бейлис, на детектор лжи надо тащить в наручниках, иначе ничего не получится — добровольно он не придет. Офис же его надо брать только штурмом. Он еще более укрепил его после обыска, произведенного налоговой полицией.

Бейлис зубаст, недавно ему выписали постоянный пропуск в Кремль, теперь он не только тамошние кабинеты, теперь он сами Спасские ворота открывает ногой. Подполковника, который проводил у него обыск, недавно сняли с работы — славный человек этот пошел работать в коммерческую структуру заместителем начальника службы безопасности… Теперь, как знал Трибой, угроза нависла над самим начальником налоговой полиции генералом Алмазовым — и под ним зашаталось кресло.

Выходит, угроза, высказанная известным олигархом, давящимся своей речью, словно у него много лишних зубов, стала претворяться в жизнь. Неужели эти люди так сильны? Безнравственность не может быть сильной. И тем не менее… Если начальник налоговой полиции будет уволен, то следом настанет и очередь руководителей прокуратуры.

Если уж Трибой на своем уровне знал, что над начальником налоговой полиции России нависла опасность отставки, то Вельский об этом тем более знал. Он морщился, словно от зубной боли, но ничего поделать не мог — Семья расправлялась с людьми, которые ослушались ее. Вельский ощущал себя неуютно, будто оставался на фронте, в окопе, без прикрытия, без оружия, без патронов, один на один с людьми, для которых раздавить человека — все равно что муху газеткой щелкнуть.

Что делать? Ведь Вельскому надо защищать закон, призывать к этому других, в том числе и сильных мира сего, чтобы они его также соблюдали. Как тут быть? Можно, конечно, прогнуться, вильнуть хвостом, и тогда он будет у этих богатых Буратино, засевших под кремлевскими звездами, своим, они его не тронут. Но в таком разе Вельского будут просто презирать коллеги, учителя, ученики — все, кто с надеждой смотрит на него и считает, что он сможет защитить закон… С презрением будут смотреть и коллеги на Западе, за рубежом: та же Карла дель Понте — генеральный прокурор Швейцарии, Рено — министр юстиции и одновременно прокурор Соединенных Штатов Америки и другие. Ситуация складывается «или — или»: или сохранить себя, но потерять имя, либо же сохранить имя, но потерять все остальное. Собственно, для Вельского выбора не существовало — более всего, больше богатства и сытой жизни на каком-нибудь райском острове типа Сейшел он ценил свое имя…

Интересно, как поступит начальник налоговой полиции генерал-полковник Алмазов? Вельский знал его как человека мужественного, генерала, прошедшего все ступени генеральской карьеры, не золотопогонника-демократа, который вчера корпел над счетами в бухгалтерии подпольного цеха, выпускавшего трикотажные кофточки, а сегодня вылез из темного подвала на свет, отряхнулся, ухватил демократический флаг в руки, прокричал славицу и сразу стал генералом, каким-нибудь начальником управления по воспитательной работе либо по связям с прессой — лампасы нашили себе все кому ни лень и прежде всего те, кому в прежние времена стыдились подавать руку. А ныне у них «красный лампас в профиль и анфас». Тьфу!

— Красный лампас в профиль и анфас, — повторил Вельский вслух, передернул плечами — показалось, что по спине, между лопатками, ползет, кусаясь и втыкаясь в незащищенную кожу колючими лапками, муравей. Неприятное ощущение.

Это первое, и второе — что-то, как в душную ночь, не хватает воздуха, нечем дышать, легкие сипят простудно, пусто, горло саднит. Словно Вельский попал под колпак, из-под которого выкачали воздух, вот и хочется хватать ртом кислород, корчиться. Вельский подошел к рельефной карте, висящей на стене, провел пальцами по бугоркам гор. Надо бы почетче выделить на ней границу России… Господи, какое же горькое чувство — ощущать, что тебя обкорнали по самые, извините, бретельки: раньше была одна страна, с одним размахом, а сейчас совсем другая, похожая на Россию времен Алексея Тишайшего, — отбросили нас назад на целые три века… Вельский снова нервно передернул плечами.

Сегодня на работу он приехал в форме — предстоит совместное совещание силовиков на Октябрьской площади, в штабе милицейского ведомства: на такие совещания принято ходить в форме.

Хорошо, у прокурорских генералов лампасы не красные, а зеленые, которые пока еще не дискредитовали себя.

Ныне любого поступающего на работу в прокуратуру надо бы пропускать через полиграф… Вельский почувствовал, как к правой щеке прилипло что-то противное, клейкое, похожее на паутину. Нервы все, нервы. Он усмехнулся. Прибор этот — неузаконенный, и если делать все по-настоящему, то по нему поправки надо вносить едва ли не в сам Уголовно-процессуальный кодекс. Построен прибор по принципу эмоционального отклика души человеческой на позывы, приходящие извне. И если дело касается чего-то знакомого — пусть то даже будет вина, проступок или, извините, мамкина память, сердце человека дрогнет, отзовется сильным дробным стуком, и это прибор засечет немедленно, стрелки на нем качнутся, по проводам пробежит искра, что-то замкнется…

А ведь верно — любой человек, когда видит врача в белом халате, испытывает волнение: если не сам он сейчас или завтра попадет в лапы эскулапов, то попадает кто-нибудь из близких — в общем, тут поневоле «сердце забьется тревожно». И давление подскочит. У американцев на этот счет выработана целая система, показания детектора лжи рассматриваются в суде наряду с вещественными доказательствами.

И все же, как бы там ни было, Вельский относился к полиграфу с предубеждением. На вопросы, что он испытывает, видя эту мудрую машину, отвечал: «Настроен консервативно», несмотря на то, что вопросы ему задавали официальные лица, пробивающие этот полиграф. Вельский их не боялся, как, собственно, и они не боялись Вельского, они знали, что Запад, Америка, ежели что, обязательно поддержат их, а вот Вельского не поддержат.