Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов

— Может быть, но смотрим мы на одни и те же предметы с разных точек, под разными углами.

— Все правильно. — Coco засмеялся. — Кесарю кесарево, слесарю слесарево.

— Что ты знаешь об убийстве Влада?

— Не больше, чем ты. Только то, что опубликовано в печати.

— Неужели нет никаких других сведений? Со стороны, так сказать, а? О которых не знаем ни мы, ни печать? А? — Лицо Зубова приняло ироническое выражение.

Coco иронию уловил, прижал одну руку к груди.

— Можешь верить, можешь не верить, но никаких других сведений нет.

Зубов отрицательно качнул головой:

— Не верю.

— Я так и думал! — огорченно произнес Coco. — Ну как мне тебя убедить?

Он все знал о своем однокашнике Зубове. Как тот все знал о нем самом и о его группировке — и количество «штыков», и кто чем замаран, и что Coco подают на завтрак, и где, на какой улице в Вене, в каком доме и в какой конкретно квартире находится сейчас его жена, и какой подарок он сделал совсем недавно своей теще.

Работа есть работа, не будь ее, вряд ли Зубов захотел бы встретиться с Coco.

— А у тебя здесь уютно, — сказал он Coco.

— Обжитая квартира, как намоленная икона, — воздух всегда бывает хороший, дышится легко.

— По своим каналам ты можешь что-нибудь узнать об убийстве Влада?

— Могу. Но ты сам прекрасно понимаешь, что вы все равно знаете больше меня. Даже если я вывернусь наизнанку, вытряхну на асфальт все свои внутренности, вы все равно будете знать больше меня.

— Интересно сравнить сведения…

— Это будет игра в одни ворота. — Coco осуждающе покачал головой. — Я с тобой своими сведениями поделюсь, а ты со мною нет.

— Ну почему же…

— Потому что у тебя работа такая.

Coco был прав. Несмотря на всю доверительность беседы и душещипательные воспоминания о совместном школьном детстве, вышибающие из глаз мелкие благодарные слезы, Зубов все равно не расскажет Coco больше того, что опубликовано в газетах. Точно подметил Coco — работа у Зубова такая. А потом, несмотря на общее прошлое живут они с Coco в разных социальных измерениях. И во времени разном. Зубов молча кивнул Coco. Тот легко поднялся с кресла — полнеющая фигура и талия, сползшая вниз, не помешали сделать широкий жест рукой:

— Прошу, стол уже накрыт!

— Есть мне что-то не хочется, — сказал Зубов.

— Но хоть по стопочке-то выпьем? За встречу.

— По стопочке выпьем.

На улице стоял февраль — самый худой зимний месяц: с ветрами и слякотью, пробивным, до костей, просаживающим холодом и безрадостным тяжелым небом, низко нависающим над тусклыми московскими крышами.

Трибой любил Москву, ее дымку, людей, гудки автомобилей, ее прошлое — не в пример настоящему — очень славное, интеллигентное, без хамства и разбоев, любил эти неяркие, словно бы припорошенные снежком крыши; вызывающие ощущение печали и одновременно чистоты, старые дома эти помнили многое… Многих людей, многие события. Впрочем, есть в Москве места, которые особого восторга не вызывают, например Каланчевская площадь, она же — площадь трех вокзалов. Казалось бы, там должно веять простором, свежим ветром, забытым паровозным дымом — этим вкусным дымком ныне пахнут только вагоны-рестораны. Аи нет, Каланчевская площадь ныне полна духа немытых тел, плохой пищи и прежде всего жареного мяса неведомого происхождения. Непонятно, из чего делают все эти шашлыки — то ли из бросовой говядины, предназначенной к уничтожению, то ли из собачатины, то ли из кошатины.

Одному Богу, наверное, только ведомо, сколько собак съели москвичи под видом аппетитного, шибающего в ноздри дразнящим духом шашлыка, — а сколько еще съедят! Ого! Это посчитать невозможно.

А раньше площадь трех вокзалов была полна духа Байкала и Арагвы, Ладоги и Куры, Кубани и Каспия. Ныне все изменилось.

Иногда Трибой буквально всем своим существом ощущал угрозу, исходящую извне. Выходил из ворот прокуратуры на улицу, и что-то невольно заставляло его вжимать голову в плечи, приходилось делать усилие над собой, чтобы держаться ровно. Трибой чувствовал, что находится у кого-то на мушке, только увидеть человека, целящегося стволом пистолета ему в спину, он не мог. Человек этот видел Трибоя, а Трибой — нет.

Случаи, когда сотрудникам Генеральной прокуратуры, ведущим расследование, угрожали, имелись, но их было мало, наперечет, обычно с такой серьезной организацией, как прокуратура (тем более Генеральная), криминалитет старался не связываться.

В тот февральский день, по-настоящему зимний, с туманом и пушистыми от снега ветками деревьев, Трибой пришел в прокуратуру рано — хотел проверить кое-какие новые зацепки, появившиеся в деле, а заодно продумать предстоящий разговор с вдовой Влада. Едва уселся в кресло, как вдруг зазвонил телефон.

Трибой удивился: это кто же к нему так рано прорывается? Поднял трубку, услышал тяжелое, очень близкое сопение, словно человек находился в соседнем кабинете. Он сразу понял, кто это и о чем пойдет речь.

— Эй, следак! — прорычал в трубку грубый голос. — Это ты?

— Я.

— Ну что, будешь дальше играть в кошки-мышки со смертью или остановишься?

— Кто это?

— Не важно. Важно, что я тебя знаю, а ты меня нет. Более того, я тебя вижу.

Трибой невольно приподнялся в кресле, выглянул в окно. Напротив серым пятном выделялось невзрачное громоздкое здание с покатой крышей и тусклыми плоскими окнами. Грубый голос в трубке захохотал.

— Не суетись, не дергайся! Хотя задергаться ты можешь очень скоро.

— Кто это?

— Я же сказал тебе — не важно. А игру свою прекрати, понял? Если не прекратишь, то с тобой случится то же самое, что и с покойничком, с Владом этим, понял?

Неизвестный вновь издевательски грубо захохотал и швырнул трубку на рычаг.

Трибой некоторое время слушал частые гудки, заполнившие трескучий телефонный эфир, потом тоже повесил трубку.

Звонка этого он ждал. Раз звонок раздался — значит, Трибой преступил через некую невидимую черту, значит, следствие и, в частности, он представляют для кого-то опасность.

Через двадцать минут Трибой написал докладную записку генеральному прокурору:

«Телефонный звонок является еще одним косвенным доказательством, что следствие находится на правильном пути. — Трибой подчеркнул эти слова. — Раньше в мой адрес угрозы не поступали, были только намеки, что меня могут убить, но до открытых угроз дело не доходило. Эта угроза — первая, и она — показательная».

Трибой допускал, что его могут убить, — в нынешней Москве вообще можно погибнуть не за понюшку табаку — город переполнен востроглазыми молодчиками, по всякому мелкому поводу хватающимися за ножи либо пистолет; случаются и нападения на сотрудников правоохранительных органов, но прокурорских работников столь высокого ранга пока еще не трогали.