Все в твоей голове - Сюзанна О'Салливан

– У меня счастливый брак, двое чудесных детей, любимая работа… Да, в моей жизни были тяжелые моменты, но все в прошлом. Почему это началось именно сейчас?

– Полагаю, специалисты сумеют разобраться.

Весь наш разговор Камилла не сводила с меня пристального взгляда. Она словно требовала, чтобы я отступилась.

– Вы понимаете, как унизительно это звучит?

В тот-то все и дело. Для Камиллы диагноз не становился утешением – он ее оскорблял.

– Это может случиться с каждым. Диссоциативные судороги – такая же болезнь, как и все, и ее надо лечить.

На самом деле Камилла сталкивалась с унижением задолго до постановки диагноза. Припадки случались в самых неожиданных местах, в окружении незнакомцев. Например, когда она с мужем и детьми отдыхала в Марокко.

– Это было на городской площади. Хью с девочками буквально на минуту отлучились в магазин, один-единственный раз за весь отпуск. А я не успела нигде спрятаться, прямо там, в толпе, и упала: в самом жутком месте, которое только можно представить. К счастью, кто-то позвал мне на помощь женщин, но то, как они себя вели – это было кошмарно. Двое меня держали. Я билась в судорогах, и они сели на меня верхом. А остальные выстроились в круг и принялись молиться – пронзительно завыли, замахали руками… Орали во все горло. Наверное, они хотели как лучше. Только все на нас глазели, дети тыкали пальцами…

– Да, понимаю. После этого вы перестали путешествовать?

– С чего вы так решили? – опешила Камилла. – Думаете, в Англии мне приходится легче?

Камилла напомнила, каково это – быть беспомощным в нашем черством обществе.

– Припадки много раз случались на улице. Я сама выбрала такую жизнь. Не хочу прятаться. Люди редко проходят мимо. Обычно меня пытаются держать, прижимают к земле. Пару раз в рот пихали всякие предметы, чтобы я не задохнулась. Это мерзко, конечно, но я понимаю, что мне пытаются помочь. А знаете, что хуже всего? Когда достают мобильники и начинают меня снимать.

И это еще не самое страшное.

– Я однажды вышла из магазина, разговаривая с Хью по телефону, и вдруг случился приступ. Обычно я чувствую его приближение – сперва дрожат руки, поэтому успеваю дойти до какой-нибудь скамейки. Но тогда все началось с ног, и я сразу упала. Какой-то парень наклонился, спросил, что со мной. Меня трясло, я не смогла ответить. Знаете, что было дальше? Он схватил мой сотовый и убежал.

Даже не представляю, что она чувствовала в тот момент…

– В другой раз я ехала на поезде. На такой случай у меня в кошельке всегда лежит записка: «Это эпилепсия, припадок вскоре пройдет, «скорую» вызывать не надо». Обычно я даю ее соседям, чтобы те не паниковали. Однако в тот раз мне все-таки решили помочь – тем, что сняли с поезда. Подняли, отволокли к выходу, посадили с сумкой на перроне и велели начальнику станции вызвать врача. Я чуть не плакала, не знала, как сказать, чтобы меня оставили в покое. Я просто хотела домой. Только язык не слушался. И что мне написать в записке теперь? «Я сумасшедшая, не подходите, это заразно»?

Ужасала не только реакция посторонних людей.

– Люди говорили всякое даже прежде, чем вы сообщили мне этот диагноз. Судороги иногда случались на работе. Однажды мне хотела помочь одна девушка из соседнего офиса, но к ней вдруг подошел начальник и велел оставить меня в покое: якобы все со мной нормально, я просто притворяюсь. Я тогда своим ушам не поверила. А вскоре заметила, что так многие думают. Кто-то меня жалел, а кто-то считал чокнутой. Один раз меня попросили не выходить на работу: боялись, что мой припадок сорвет важную сделку.

– Вы же знаете, что есть закон о дискриминации инвалидов?

– И что? Мне было очень стыдно. Хотелось забиться куда-нибудь подальше и не привлекать к себе лишнего внимания.

– Однако вы так не сделали.

– А теперь придется. Я не могу сказать, чем больна на самом деле.

Новый диагноз только усугубил состояние Камиллы. Если пациенту сообщить о диссоциативной природе его судорог сразу же после начала болезни, припадки часто проходят сами собой. Камилла же больше двух лет верила, что у нее эпилепсия, а теперь вдруг мои слова заставили ее взглянуть на болезнь иначе.

– Может, есть смысл проконсультироваться у другого врача? – спросил Хью.

– Вряд ли он скажет что-то новое. Давайте исходить из того, что диагноз верен. Я отменю противоэпилептические лекарства, поэтому пока вам лучше оставаться в больнице. И пожалуйста, сходите на прием к психотерапевту – просто попробуйте.

– Со мной все нормально. Меня ничего не тревожит. Все проблемы я давно решила.

– Допустим. Но что вы теряете?

Камилла согласилась, и пару секунд мы молча глядели друг другу в глаза.

– Обещаете? – спросила я.

– Обещаю, – ответила она.

Я повернулась, чтобы выйти, а она вдруг добавила мне в спину:

– Я верю, что такое может быть из-за стресса. По работе я с чем только не сталкивалась и видела, что жизнь делает с людьми. Однако я не могу поверить, что то же самое происходит со мной.

– Это может случиться с кем угодно.

– И с вами так было?

– Не совсем так, хотя мой организм тоже реагирует на стресс. Если я, например, волнуюсь, у меня кружится голова. Поскольку я знаю, в чем дело, то внимания не обращаю. Даже считаю, что это к лучшему – будто срабатывает сигнализация.

– Хотите, чтобы я тоже смирилась со своими припадками?

– Как ни странно, приступы вполне могут быть чем-то вроде защитного механизма. Они намекают, что в психике происходит какой-то сбой.

Иногда люди действуют себе во вред. Не желают рвать губительные отношения. Не дают воли своим амбициям. Придумывают нелепые оправдания. Однако даже такое, на первый взгляд, иррациональное поведение имеет под собой определенную цель. Мы конфликтуем с окружающими, потому что сильные эмоции позволяют забыть об одиночестве. Предпочитаем жить с ненавистным человеком – лишь бы не одному. Смиряемся и отступаем, чтобы не потерпеть неудачу. Списываем на болезнь свои промахи. Понять, как действует этот бессознательный механизм защиты, непросто. Я не знала, чем вызваны судороги Камиллы, – но намеревалась это выяснить.

В некоторых случаях удается сразу определить, чем спровоцировано психосоматическое расстройство, и это значительно облегчает как постановку диагноза для врача, так и дальнейшее лечение для пациента. Впрочем, самые распространенные вопросы (почему именно я? почему это случилось сейчас?) часто остаются без ответа.

Шарко, Жане и Фрейд в своих исследованиях истерии сходились в одном: все больные были психически нестабильны. Шарко, в частности, считал истерию наследственным заболеванием, которое проявляется в результате душевной травмы. Его теория не нашла подтверждения, однако полностью сбрасывать ее со счетов нельзя. Ответственный за развитие истерии ген, конечно, не выявлен, однако, согласно многочисленным исследованиям, психосоматические заболевания чаще развиваются у людей, в семье которых уже наблюдались подобные случаи.