Моя любовь когда-нибудь очнется - Чарльз Мартин

– Джентльмены! Вот уже три года мы не охотились на южной окраине Сокхатчи. Думаю, сегодня мы отправимся именно туда. Никто не возражает?..

Последний вопрос был задан исключительно для проформы. Авторитет мистера Картера никогда не подвергается сомнению. Да и то сказать: первая охота сезона – это его шоу, и все это отлично знают.

Когда никто не отозвался, мистер Картер удовлетворенно кивнул.

– Отлично. А теперь скажи-ка мне, Джимми, – обратился он к мужчине в вылинявшем зеленом комбинезоне, – та паршивая сука – Салли, кажется? – она сегодня с тобой?

– Да, сэр, – почтительно отозвался Джимми.

– Хорошо. Она прекрасно работает с Бэджером, их мы и пустим первыми. Надеюсь, все помнят, что первый зверь сезона идет для притравки собак, так что, когда мы окружим дерево, те, у кого слабый желудок, должны держатся подальше, чтобы не хвалиться харчами. Все ясно? – Мистер Картер сложил руки и слегка нахмурился, словно сверяясь с воображаемым списком. – Связь будем держать по седьмому каналу. Если прием будет слабым, переходим на четырнадцатый. У всех есть напарник?..

Какой-то парень в задних рядах поднял руку.

– У меня нет, сэр.

– Хорошо, Фрэнк. У меня тоже нет, так что будешь со мной. Кто-нибудь еще?

Никто не отозвался, и мистер Картер соскочил с клетки в кузов, потом на землю и рысцой побежал к кабине. Шестнадцать двигателей взревели одновременно, заурчали глушители, а к небу поднялись клубы дыма и пара. Первым тронулся с места старенький «Форд» мистера Картера, следом за ним выехали со стоянки и остальные машины.

Думаю, сними кто-то эту сцену на видео, и из нее получилась бы отличная реклама. В нашей колонне было пятнадцать грузовичков и пикапов – пятнадцать «Фордов» и «Шевроле» разных моделей, разных годов выпуска, разной степени потрепанности. Не хватало только звуковой дорожки – песни Боба Сигера, Алана Джексона или Джорджа Стрейта, а так нас вполне можно было показывать перед понедельничным футбольным матчем.

Выбравшись на шоссе № 42, мы доехали до развилки Максуини-Форк и свернули направо – на Саут-Салк-роуд. Через четыре мили мы добрались до Гантерс-Хоул и остановились под раскидистой кроной могучего виргинского дуба, служившего чем-то вроде межевого знака, обозначая границу болот.

В Диггере о болотах Сокхатчи рассказывают самые невероятные вещи. Золото конфедерации. Индейцы. Погибшие влюбленные. Немецкие шпионы времен Первой и Второй мировых войн. Вьетнамские партизаны. Восемнадцатифутовые аллигаторы. И так далее, и так далее… Черная стоячая вода, стофутовые кипарисы с гирляндами мха на ветвях, повитые туманом бездонные «окна», запах гниющей травы и упавших деревьев служили прекрасным фоном для любой фантастической истории, и в историях недостатка не было. Все, на что только способна была человеческая фантазия, все шло в дело, так что со временем о болотах Сокхатчи стало почти невозможно придумать что-нибудь новое – что-то такое, что еще не фигурировало в том или ином виде в мифах и легендах, которые рассказывали в Диггере об этих опасных и неприветливых местах.

Каждый, кто отправляется в Сокхатчи, обязательно должен иметь напарника и исправную рацию. Заблудиться в этих краях – раз плюнуть; такие случаи происходят у нас не реже одного раза в год, но если у тебя есть партнер, с ним будет не так тоскливо, а по рации можно поговорить с другими людьми. Правда, заночевать на болоте (а это еще то удовольствие, уж поверьте на́ слово!) доводится далеко не каждому, кто сбился с пути, но нередко горе-путешественники выходят из Сокхатчи в пятнадцати-двадцати милях от того места, где они зашли.

Само болото имеет площадь свыше сорока квадратных миль – очень однообразных миль. Сколько бы вы ни шли, картина вокруг вас почти не меняется, а никаких ориентиров на болоте нет. Никто из жителей Диггера не может похвастаться, будто «знает» Сокхатчи как свои пять пальцев, даже мистер Картер. Он неплохо ориентируется на окраинах, как и большинство местных, но и только. Нам с Эймосом в этом отношении тоже нечем похвастаться. Правда, в свое время мы выкопали на болоте немало конфедератского золота и даже построили на кипарисах несколько домов по образцу, взятому из книжки «Швейцарский Робинзон», однако и наш опыт имеет вполне определенные пределы, за которые лучше не выходить.

И еще одно… Когда заходит солнце, на Сокхатчи опускается темнота, но это совсем другая темнота – не такая, как в городе, не такая, как в других местах. Даже если ночь звездная и ясная, стоит только ступить под темный полог кипарисовой листвы, и все меняется в один миг. Как бы хорошо вы ни были знакомы с тем или иным участком болот, с приходом темноты все вокруг становится другим, и вы уже с трудом находите обратную дорогу. И чем бы вы ее ни помечали – оранжевой геодезической лентой или хлебными крошками, – обступивший вас со всех сторон мрак заставляет на каждом шагу сомневаться в том, что вы выбрали правильное направление и движетесь назад, к твердой земле, а не в самое сердце топи.

В Гантерс-Хоул мистер Картер открыл дверцы собачьих клеток. Бэджер и Салли стремительно выскочили на траву и помчались в темноту. Мы ждали, стоя на холодном ветру возле подрагивающих на холостом ходу капотов машин, переступая с ноги на ногу и прислушиваясь к одиночным взлаиваниям собак, доносившимся до нас из мрака все тише по мере того, как увеличивалось расстояние. Полмили… миля… чуть больше… Разговоры прекратились. Каждый, кто хотел что-то сказать, использовал язык жестов или чуть слышно шептал. Нет, мы не боялись спугнуть добычу, просто мистер Картер терпеть не мог, когда кто-то разговаривал, пока он прислушивался к лаю Бэджера, ставшему к этому времени совсем далеким и слабым, словно ультразвуковые сигналы, которыми обмениваются летучие мыши или подводные лодки в бездонных и мрачных океанских глубинах. В тишине ухо мистера Картера продолжало ловить малейшие обертоны собачьего лая, что на таком большом расстоянии было нелегко. Пару минут спустя я почти перестал различать голос Бэджера, не говоря уже о том, чтобы судить о его тональности, и как раз в этот момент губы мистера Картера дрогнули и стали растягиваться в улыбке, а я уже давно знал, что его лицо может сказать мне куда больше, чем собачий лай.

Через секунду мистер Картер улыбался уже во весь рот. Бэджер вдалеке залаял совсем по другому – громче, решительнее, злее. Этот лай – настоящая музыка охоты, пьянящая и торжествующая – означал, что собака почуяла наконец то, ради чего ее так долго обучали и натаскивали. Как только Бэджер залаял по-новому, мистер Картер, чья рука лежала на крышке собачьей клетки, сдвинул защелку, и еще пять собак стремительными молниями метнулись в темноту, в одно мгновение растворившись в ней, словно ду́хи. Единственным признаком того, что они мне не почудились, был оглушительный, азартный лай всей пятерки. И тут же, словно по сигналу, все охотники заглушили двигатели и включили фонари.

Мистер Картер повернулся ко мне.

– Дилан, подержи-ка мой «винчестер».

Я с готовностью протянул руку. Именно из этой старой винтовки 61-й модели[37] мы с Эймосом когда-то регулярно упражнялись в стрельбе по пустым алюминиевым банкам, именно из нее мы еще в детстве подстрелили с дюжину енотов и добыли сотни полторы белок. Одним словом, «винчестер» мистера Картера был мне хорошо знаком.