Завтра будет солнце - Лука Бьянкини
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я рассказал ей о Джулии, будто передо мной сейчас сидел Стефан, прерывающимся от волнения голосом, с паузами, чтобы выплеснуть накопившееся возбуждение. Виттория сидела неподвижно и внимательно слушала мой рассказ о встрече на винограднике, а я выкладывал все искренне, будто на исповеди, первому встречному.
Несмотря на свой ужасный рюкзак, Джулия была небесным созданием: волосы цвета меди, невинный взор, чуть рельефный носик, высокая попка и веснушки на груди. И еще она читала «Дьяболик». Разумеется, я изо всех сил принялся развивать темы комикса (это в порядке вещей, особенно когда ты полон неясной тревоги) и в тщательно отслеживаемых паузах между затяжками пытался нащупать общие точки в данной материи. Джулия слегка оживилась, но это «слегка» для меня было дороже всего на свете.
— Мне очень нравятся Ева и Алтея, подруга Джинко. Они просто две дуры сумасшедшие, из-за любви могут что угодно сотворить. Я помню, когда они вдвоем убегали от одной банды… обалдеть. Ты читал эту серию?
— Нет.
— Прочти. Если у меня осталась, я тебе завтра принесу.
— …
— О чем ты думаешь?
Я окаменел. Мой рефлекс, заточенный под оценку девушек, вырубился. Я Джулию вообще не знал, но она никак не могла быть девушкой «быть». Ни даже «иметь». И уж совсем никак девушкой «на равных». Я не мог классифицировать ее. Она была просто девушкой, которую мне хотелось поцеловать. Если бы, следуя игре с фатумом, она предложила бы мне какую-нибудь из частей своего тела, то я выбрал бы губы, потому что когда кто-нибудь тебе по-настоящему нравится, то прежде всего тебе нужен поцелуй, а потом уже груди и все такое прочее. Поцелуй — это единственное слово, в котором содержится целый разговор.
Впервые в жизни на вопрос, о чем я думаю, я ответил правду:
— Я думал о том, нравится ли тебе Человек-Паук…
— Да меня от него просто тошнит!
— ???!!!
— Я и фильм смотрела, вконец разочаровалась… А что, тебе он нравится?
— Да нет, Джулия, это я так… Спросил из любопытства.
— Единственный супергерой, которого я люблю, — это Супермен! Он крутой любовник, правда?
— Ага.
Ну почему когда люди влюбляются, то становятся такими дураками, мягкими, покладистыми, и готовы говорить совершенно невозможные вещи, лишь бы угодить своей пассии? Это и вправду любовь, если люди так себя ведут? Это любовь. Для меня это любовь. Потому что, когда любишь, твой избранник становится единственным хранилищем истины, и ты обязан верить ему, просто доверять, потому что в эту секунду мозги отключаются, хотя мои-то в отключке уже бог знает сколько времени.
Я пересказал Виктории всю эту сцену вплоть до малейших деталей, а она слушала с искренним интересом. Я пытался передать ей все бушевавшие во мне чувства, а она не прерывала меня, хотя у нее было до хрена чего еще делать — дрожжи там какие-то или закваску заложить, фиг его знает.
Холодок нашей первой встречи мало-помалу растаял, рассеялся. Первый раз женщина слушала меня и при этом не давала повода думать, что хочет заниматься любовью, а может, я просто никогда не разговаривал с женщинами, которые не хотели спать со мной. В этом месте все правила казались необязательными, даже мои, за исключением ужина ровно в восемь у мадам. Время от времени Виттория адресовала мне улыбку, хотя, как мне кажется, она не понимала некоторых моих миланских оборотов или просто ее очаровала моя речь с грассирующим «р». Или мои точеные руки. Или моя обезоруживающая улыбка. Как истинная жительница Трекуанды, она сообщила мне главные сведения, касающиеся Джулии:
она закончила курсы по гостиничному бизнесу в Монтепульчано три года тому назад;
она и Барабара — две самые красивые девушки Трекуанды;
у нее две старшие сестры, но гораздо менее симпатичные, чем Джулия;
по вечерам она работает в баре своих родителей — «Ла Сиеста»;
в баре висит ее фотография, где ее, сразу после рождения, держит на руках Рафаелла Карра;
у нее аллергия на кошек;
она недавно разошлась со своим парнем, десантником, родом из Апулии, чья часть располагалась в Сиене;
она ненавидит сырую ветчину и жареные артишоки;
она приходится ей двоюродной сестрой.
Меня сильно потрясло последнее заявление. Виттория казалась женщиной экстравагантной, и она, судя по всему, все более проникалась ко мне симпатией, иначе мне трудно объяснить ее поведение. Наверное, тут сработало, в качестве бонуса, пресловутое «чувство вины» — это когда отношения налаживаются после ссоры: мы оба согрешили, хотим забыть это и потому становимся более симпатичными друг другу.
Виттория не искала кайфа. И, наверное, не хотела даже соблазнить меня, иначе бы не заявила бы так откровенно о своем родстве с Джулией. Я не понимал до конца ее позиции, но в целом мне это нравилось. Я готов был ответить еще на тысячу вопросов о Джулии, как вдруг острая боль запульсировала в моем животе, сначала мелкими уколами, а потом все более бурно и настоятельно. Существовал единственный вариант положить конец этой мучительной атаке: срочно бежать в сортир.
Я не имел никакой возможности даже сказать Виттории «до свидания», поскольку мысленно уже был на «очке», вернее, бежал к нему, бежал, изо всех сил сжимая ягодицы и не думая ни о чем другом, кроме как о жизни и смерти: единственный способ не навалить в штаны — это переключить мысли на что-нибудь трагичное и попутно надеяться не встретить случайных зубоскалов. Я бегом поднялся по лестницам около винного цеха, миновал домик Рикардо, потом преодолел еще не менее десятка лестниц и, наконец, уже не помню как, ворвался в столь непотребный клозет Грандуки.
Освободившись от пищеварительных тягот, я принял самый чудесный душ в моей жизни. О да, я заслужил этот душ, эти струи горячей воды, которые пробуждали мои мускулы, массировали спину, освежали лицо. Я почувствовал себя живым, и никакая дрянь не могла отравить это мое ощущение. Я выздоравливал и, наверное, уже выздоровел. А может, просто у меня никогда
