Ироническая империя: Риск, шанс и догмы Системы РФ - Глеб Павловский

РФ как государство отсутствия СССР

Трудность представляет собой описание механики действия Системы и ее успешности. Ведь Русское государство с таким количеством выпадающих блоков просто не должно было существовать.

СССР был отстающим государством, но считался государством модернизированным: повестка модернизации была в Союзе официозной. СССР распался – или возникла РФ? Это совсем не одно и то же. Движущим фактором госстроительства в РФ поначалу был коллапс коммунистического Союза. РФ правильнее было бы называть не «государством-правопреемником», а государством отсутствия СССР. Выпадение, нехватка, вакуум, дефициты всякого рода стали определяющим содержанием этого раннего момента РФ. В новой РФ человеку не предлагалось ничего нового – ни идей, ни вещей. Зато возник потребительский рынок, ставший генератором молниеносного расслоения общества, разрыва его социальной однородности и коммуникаций. Для одних то был склад редкостей и сокровищ, только им и доступных. Для других – источник зависти и страсти прорваться туда любой ценой, любыми силами.

Удержим в сознании оба фактора: нехватка вещей и символов ушедшего советского мира – при окончательной неактуальности этого погибшего мира: состояние выпадения угрожающее и вместе с тем вдохновляющее – ввиду советских вещей, ставших бесхозными при отмене запрета к ним прикасаться.

Выпадение советского – чрезвычайно напряженная реальность, сама по себе уникальная. Для одних это угроза существованию – прежнему семейному бюджету, страховке в сберкассе и Госстрахе. Для других эта угроза стала коридором аномальной активности, ничем более не ограниченной и никем не сдерживаемой.

Симптоматична маленькая история первых месяцев РФ: неистовая война режиссера Григория Горина против ночного клуба с девочками, поселившегося у него в доме на ул. Горького, будущей Тверской. Горин не мог понять, как это возможно – ведь он принадлежал к элите победителей СССР. Они, советские интеллигенты, низвергли «тоталитарное чудище», и теперь только им решать, нужен ли бордель в доме, где они живут. Но борьба была безнадежна: Горин умер, и его мемориальная доска висит рядом с вывеской все того же ночного клуба.

Политическому эксперту трудно схватить состояние предельной подвижности, экстраординарной деятельности в начале РФ. Эта сверхактивность вдохновляется не идеалами, а отсутствием и компрометацией прежних. Эта деятельность не признавала отсрочек. Она движима двумя временными факторами: страхом истощения личных запасов и страхом, что другие уведут твой шанс – твою возможность выжить и преуспеть.

Эта деятельность не признает целей, которые нельзя консумировать немедленно. Эта деятельность ощущает себя единственно государственной – ведь кроме твоего дома никакого другого государства нет. У гражданина РФ фронтир прямо под ногами, и отстоять домохозяйство может только он сам.

Это состояние, вероятно, близко самочувствию пиратов-авантюристов XVII века. Сегодня, спустя двадцать пять лет, в такой форме оно встречается реже. Исчез сдвоенный экзистенциальный мотив выпадения-выживания: выживания при выпадении государства со всеми его обязательствами. Но в начале 1990-х он сыграл свою роль социального тигля – среды, где институты, люди и вещи советского общества превращались в некий расплав (или communitas по Тернеру). Именно здесь, в ослепительном моменте, занявшем не так много времени, два-три года, сложился необычный тип постсоветской аномальности. Эта аномальность была сознательна и рефлексивна. Человек понимал, что он – в ненормальном состоянии, хотя обвинял в нем других: Горбачева, Ельцина, коммунистов или Гайдара.

Человек РФ теперь намеренно аномален. Устанавливая связь с другими, он устанавливает их в аномальном консенсусе выживания – и они понимают его так же, как он их: все выживают.

Арнольд Тойнби называл вызовом и не столь жуткие потрясения: на вызов должен быть дан ответ, иначе деструктивность станет фатальной. Ответ – устроение искусственной государственности из месива советского с постсоветским. Советское не актуально – но и других образцов, имен и понятий, нежели советские, нет. Без государства – смерть, но и верить государству нельзя: исчезнув однажды, оно может исчезнуть повторно, а новых сил для броска не будет.

Это полностью меняет требования человека к государству. С одной стороны, оно должно быть небывало надежно. С другой – не вправе требовать от тебя никаких новых вложений в него, никаких инвестиций. Государство, которое будет строиться, должно быть невероятным – державно свирепым и в то же время слабым, отсутствующим, но доступным, как шлюха.

Что в аномалии считают возможным?

Для систем типа нашей важен уникальный опыт осуществления чего-то, что казалось немыслимо. В российской Системе таким опытом стали выборы 1996 и 1999–2000 годов. (Конечно, для Путина и его питерского круга 1996 год – не год триумфа, но тем ярче скачок от краха к триумфам 1998–2000 годов.) Победы 1996 и 2000 года создали эталон рывка сквозь безнадежность к необъятной власти. Уникальный случай превратился в стратегическое правило. Но и риск при этом стремительно возрастал.

Эталон прорыва аппаратно заразителен: исполнителям разрешается нарушать нормы. При «отмашке» на экстраординарное поведение в зоне прорыва кадры присваивают право на эксцесс. Закрепляется рефлекс связи нарушения правил (избирательных кампаний) и победы. Мысль о регулярной работе по правилам вытесняется рывками «от победы к победе» – ценой норм. Аномальность вошла в обычай. Но такой навык не мог удержаться на «скромном» уровне аномальности. Стремясь нарастить масштабы триумфа, повышают ставки – и риски взлетают до небес.

Синдром аномальной жизни

Система РФ, в отличие от «обычного» государства, несет в себе постоянную и тревожную интригу. Тайна не сводится к неопределенности. Страшит аномальная манера обращения с собой и с миром, дающая Системе временное преимущество. Но, честно говоря, преимущество добыто путем, который страшит и когда ведет нас к успеху. Человек не может отселиться в аномальное состояние полностью. Впустив аномию в свой обиход, он страшится, что Система ответит такими видами аномальности, с которыми ему не совладать.

Прибегая к эскалациям всякого рода и не покидая мечту о сценарии Большой эскалации – «эскалации Б-типа», Система ведет населенца в мир невольного, бесконтрольного и неконвенционального.

Некоторые из свойств Системы, обеспечивающих подвижность, опасны вне процедур. Никто не знает, кому прямо сейчас делегирована высшая власть. Кто ответственен за принятие крайних решений. Казус Крыма, расколовший страну, плох процедурой независимо от согласия с ним. Такая процедура негодна в случаях, грозящих войной, – особенно ввиду интенции Системы, вечно стремящейся к экстреме.

Здесь вопрос колоссальной важности для будущего Российской Федерации как Системы РФ – аномально эффективного государственного объекта. Подлежит Система оптимизации? Допустит инкорпорацию в себя какой-либо управленческой культуры? Способна встроить внутрь себя нейтральную, постоянно действующую бюрократию, лояльную суверенному государству, а не персоне? Появится ли однажды в Системе относительно честный суд?