Демоны Дома Огня - Александра Груздева

Он взялся за пальто:

– Галстук… – напомнила ему Элен.

– Пусть останется так, – мотнул он головой.

– Могу помочь.

– Не нужно.

Они не смотрели вниз, где сидел их сын, существо, связавшее их своей кровью. Они смотрели только друг на друга. Гильяно надел пальто. Концы распущенного галстука, расстегнутый ворот белоснежной рубашки…

Неизмеримая величина протянулась от угла дивана до того места, где стоял этот незнакомый и такой близкий человек. Расстояние длиной даже не в жизнь, во много жизней, в километры убеждений, сомнений, предрассудков, принципов, привычек, советов, решений… В тот момент их отделяло друг от друга всего лишь два взрослых шага. И ребенок не мог преодолеть это расстояние. С той минуты Марк не раз корил себя за то, что тогда не смог встать из-за дивана, обратить на себя внимание, сказать… что угодно сказать… Казалось, тогда, в детстве, именно в ту минуту, он мог бы все изменить. Все… Но он не смог. Эта сцена возвращалась к нему наяву, как греза, годы и годы спустя. Но и она стерлась под гнетом событий. Через десятилетия, если он и вспоминал эту историю, то только с легкой улыбкой, будто насмехаясь над своей излишней чувствительностью.

Он плакал тогда, сидя за диваном. Плакал, хотя был уже взрослым для слез. Плакал, как могут плакать только нелюбимые дети, – не в голос, потому что боятся кого-нибудь потревожить, а тихо, придушенно, под тяжестью огромного горя, от которого нет спасения.

* * *

Марк Вайнер понял простую вещь: если кто-то называется твоим отцом или братом, то это не означает, что ты должен любить его. Родственная кровь не дает оснований для любви. На основе крови любят и дружат только те, кто еще не вышел из первобытной пещеры. Полудикари эксплуатируют родоплеменной закон. По своему уровню развития им еще не дано понять, что есть нечто большее, чем законы крови, нечто высшее, что объединяет тело, душу и личность, делает тебя тем, кто ты есть. Это и есть основание для настоящей любви.

Марк знал, что они с братом совершенно разные люди. Ян не сможет сделать ничего, что приблизило бы его к Марку, что дало бы основания любить его, считать своим братом.

Ян чувствовал, что брат враждебно к нему настроен, но надеялся, что хотя бы мать любит его. Он знал, что у него есть мать. Иногда она его навещала. Правда, сомневалась, слышит ли он ее, понимает ли, кто перед ним. Ян слышал ее и понимал. Но он не мог ничего сказать в ответ. Сначала она пыталась обнимать его, целовать в лоб. Он не сопротивлялся. Но сын казался ей настолько безжизненным, что поцелуи напоминали прощальное целование покойника. И она оставила робкие попытки изъявления нежности. Доктора говорили, что Яну все равно. Он не испытывает чувств. Мать ему безразлична. Вряд ли он понимает, что перед ним его мама. Но Ян понимал. Просто он так редко видел Елену. И так недолго. У них было полчаса. Что можно успеть сказать за это время? Что сказать этой женщине, когда она с трудом сдерживает слезы? Когда она боится его? Он же видит, что она боится. Он неприятен ей. И она с радостью оказалась бы далеко-далеко отсюда. Она бы с радостью лишилась этой обязанности – навещать его. Она была бы счастлива избавиться от больного сына.

Но он надеялся, что она любит его. Настоящего Яна, а не больного ребенка-старика, которого видят и лечат врачи. Он верил, что она боится именно его болезни. Это его болезнь ей неприятна. Это от нее она с радостью бы избавилась, но не от него, настоящего Яна. Он верил в то, что она догадывается, какой он в действительности. Елена должна была это знать, ведь она его мама.

– Не могу, – говорила она лечащему врачу Яна. – Не могу, – повторяла она в отчаянии. – Не могу, понимаете, не могу его забрать. Вы не можете вылечить его. А что могу сделать я? У меня сын, муж… мальчик может быть опасен.

– Если он будет принимать таблетки, он не опасен – ни для себя, ни для других.

– Не могу. Просто не могу. Простите, вы, наверное, считаете, что я ужасная мать. Но я не могу даже просто видеть его глаза. Его чудовищные глаза. Меня бросает в дрожь. Ведь скажите, вы не видели ни одного человека с подобными глазами?

Медсестра привела мальчика на свидание, и Ян стоял с ней возле приоткрытой двери. Она ждала, когда доктор закончит разговор, и слышала все, но и предположить не могла, что и мальчик тоже понимает все до последнего слова.

– Вы должны, – мягко уговаривал ее врач. – Вы должны взять его хотя бы ненадолго. Мальчик не может все время находиться в больницах. Мы не сможем вылечить его. Никто не сможет его вылечить. Вам нужно смириться с тем, что он всегда будет особенным. У вас есть здоровый ребенок – будьте довольны этим, а Ян – болен, и вам нужно принять его таким, какой он есть. Вы ни в чем не виноваты, вы хорошая мать, – увещевал он, а она плакала и плакала.

И тогда Ян понял, что его не любят. Мама не любит его. Она считает, что его болезнь – это он сам, и потому не хочет признавать его своим сыном. У нее есть другой, здоровый мальчик, которого она любит. Любит, потому что он здоров. А Ян болен, и она никогда не полюбит его больным.

Доктор настоял, и Яна забрали домой. Врачи хотели, чтобы он сменил обстановку. Больничные стены даже на здоровых людей действуют угнетающе, что уж говорить о слабых здоровьем.

Ян словно все время сосредоточенно что-то обдумывал, был тих, спокоен, делал то, что его попросят, но не выказывал никаких признаков индивидуальности. Его ничем нельзя было заинтересовать: книги, фильмы, телепередачи – все проходило сквозь него, как сквозь пустоту. Ни малейшей реакции. Ни улыбки. Он старался не смотреть людям в глаза. Почти не разговаривал. Односложно отвечал на вопросы. Если требовался развернутый ответ, очень медленно подбирал слова. Он принимал большое количество таблеток. Не забывал о времени приема и действовал методично, как автомат. Без трех пилюль разных видов он не засыпал. А спать ему было необходимо, доктора особо это прописали в сопроводительном письме. Он не выглядел несчастным, впрочем, счастливым он не выглядел тоже.

– Он не опасен, – повторяла в сотый, в двухсотый раз Элен, убеждая в этом прежде всего себя.

Может, со временем пройдет его апатия, он будет учиться. Найдет занятие по душе. «Если появится у него душа», – горько добавляла она про себя. Ее сын, ее мальчик походил на выпотрошенный эскулапами труп. Ни малейшего проявления чувств, ни тени эмоций: ни горя, ни радости, ни разочарования, ни ожидания. Пустота. Он и двигался как в пустоте, не смотрел по сторонам, не замечал других людей, словно был накрыт стеклянным колпаком.

Дома, особенно в дождливые дни, Ян часто вспоминал близнецов Дана и Дину. Дождь будто смывал город, и его взору представал густой лес. Ян знал: стоило сюда попасть обычным путешественникам, как у них начинали болеть глаза, ломило лоб. Чувствуя опасность, они напрягали зрение, чтобы заметить ее сразу, как только она появится. Но беда приходила так неожиданно, что их усилия были напрасны. Единственный правильный шаг был – расфокусировать зрение, расслабить его и смотреть лишь себе под ноги. Ян отгонял от себя это непрошеное внезапное знание. Лес заканчивался, начинались горы.