Философия: Кому она нужна? - Айн Рэнд

Голос мистера Скиннера чист и звонок, когда он говорит: «Жить только “для себя” – значит быть практически никем»[57]. В качестве доказательства он берет старую поговорку: способность человека передавать знания лишает человека всякой индивидуальности (или индивидуальных достижений), поскольку ему приходится учиться у других. «Великие индивидуалисты, столь часто цитируемые ради того, чтобы подчеркнуть ценность индивидуальной свободы, обязаны своим успехом прошлому социальной среды. Невольный индивидуализм Робинзона Крузо или добровольный – Генри Торо говорят о явном долге перед обществом. Если бы Крузо попал на свой остров ребенком и если бы Торо рос беспризорником на берегах Уолденского пруда, то их жизненные истории пошли бы по-другому. Мы все должны начинать как дети, и никакая степень самоопределения, самодостаточности или самостоятельности не сделает нас индивидуалистами в каком-то ином смысле, кроме как в смысле представителей человеческого вида»[58].

Это означает, что мы все начинаем как дети и такими же и остаемся; поскольку ребенок не самодостаточен, то и взрослый тоже; в промежутке ничего не происходит. Заметьте тот же способ подмены тезиса, что использовался и в отношении воли: подмена происходит за пределами реальности. Например, чтобы стать индивидуалистом, Томас Эдисон должен был появиться где-то в джунглях посредством партеногенеза, младенцем без родителей, и самостоятельно открыть весь курс физики – от первого костра до электрической лампочки. Раз никто не проделал такой путь, то индивидуализма не существует.

От этого основания мистер Скиннер направляется на поиски «разумного равновесия», или «справедливости или честности обмена между человеком и его социальным окружением»[59]. Он заявляет: «Вопросы, с которых мы начали, очевидно нельзя разрешить простым указанием на то, что хорошо для человека лично и что хорошо для других. Существует иной вид ценностей, к рассмотрению которого мы сейчас и перейдем»[60].

И вот она, кульминация.

Мистический кодекс морали, требующий самопожертвования, не может навязываться и продвигаться без верховного правителя, который и становится сборщиком пожертвований. Традиционно существует два вида таких сборщиков – Бог и общество, которые обладают двумя основными характеристиками: недоступность человечеству в целом и раскрытие своей власти только через элиту посредников, называемых «верховными жрецами», «комиссарами», «гауляйтерами» и тому подобными. Скиннер следует тем же путем, но у него есть новый сборщик и верховный правитель – культура.

Культура, объясняет он, это «обычаи, то есть обычное поведение людей»[61]. «Культура, подобно биологическому виду, выживает благодаря адаптации к среде: в той степени, в которой она помогает своим членам получить желаемое и избегнуть нежеланного, она помогает им выжить и передать культуру своему потомству. Эти два типа эволюции переплетены друг с другом. Люди передают одновременно и культурное, и генетическое наследие – хоть и разными путями и в разные периоды своей жизни»[62]. «Культура не есть продукт “коллективного сознания” или выражение “общей воли”. ‹…› Культура развивается тогда, когда новые практики способствуют выживанию тех, кто ими пользуется»[63]. Так мы обязаны своим выживанием культуре. Следовательно, утверждает мистер Скиннер, к двум существующим ценностям – «личному благу» и «благу других» – «мы должны теперь добавить третий тип – благо культуры»[64].

Что является благом культуры? Выживание. Чье выживание? Ее собственное. Культура – самоцель. «Когда становится ясно, что культура может выжить, а может и погибнуть, некоторые ее члены могут начать действовать для того, чтобы обеспечить ей выживание»[65]. Какие члены? Как они дойдут до этой цели? Ответа нет.

Мистер Скиннер не устает повторять, что выживание культуры – это ценность, отличная от выживания ее членов и превосходящая их, каждого в отдельности или всех вместе взятых; ценность, ради которой каждый должен жить и умирать. Почему? Мистер Скиннер внезапно довольно ясен: «Ничто из вышесказанного не объяснит того, что мы можем назвать чистой заботой о выживании культуры; но мы на самом деле и не нуждаемся в подобном объяснении. ‹…› Простой факт – культура, по любой причине побуждающая своих членов работать ради ее выживания или выживания хотя бы некоторых ее практик, выживет с большей вероятностью. Выживание является единственной ценностью, в соответствии с которой в итоге оценивается культура, и любая практика, обеспечивающая выживание, представляет собой ценность по определению»[66]. Чье именно выживание? Ответа нет. Скиннер спускает на тормозах такого вида двусмысленности.

Если выживание – «единственная ценность, в соответствии с которой в итоге оценивается культура», то культура нацистов, просуществовавшая 12 лет, обладает незначительной ценностью, тогда как советская культура, которой уже 55 лет, наделена большей ценностью; более высокая ценность – у феодальной культуры Средних веков, поскольку она длилась пять столетий; и победила всех, конечно, культура Древнего Египта, просуществовавшая без изменений три тысячелетия.

«Культура», в терминах мистера Скиннера, – это не предмет, не идея, даже не люди, а репертуар практик, обычаев, «поведения», поведения лишенных плоти его реализующих существ, то есть образ действий, которому сами субъекты должны приноситься в жертву. Это тот вид мистицизма, который делает Бога или общество вполне реальными правителями. Это тот консерватизм метафизического толка, что делает политиков-консерваторов невинными детьми. Он требует, чтобы мы жили, работали и умирали не для себя и не для других, а ради сохранения и передачи еще не родившемуся поколению способов одеваться, ездить в метро, напиваться, разбираться в бейсболе, религии или экономике и так далее.

Таким образом, мистер Скиннер, как фанатичный материалист, заканчивает почитателем бестелесного начала, а как фанатичный революционер – защитником статус-кво, любого статус-кво.

Чтобы заставить жертвовать на благо культуры, жертвам обещают «отсроченные преимущества (на неопределенное время)». «Но что она [экономическая система] ответит на следующее: “Почему я должен думать о выживании некоторого особого типа экономической системы?” Единственный честный ответ на вопросы такого рода, наверное, будет таким: “Не существует веского довода в пользу того, что вас это должно заботить, но, если ваша культура не убедила вас, что это так, тем хуже для вашей культуры”»[67]. Это означает: чтобы выжить, культура должна убедить своих членов в том, что есть достойные причины беспокоиться о ее выживании, даже если таких причин нет.