Революция 1917 года и борьба элит вокруг вопроса о сепаратном мире с Германией (1914–1918 гг.) - Федор Селезнев

Духонин же упорно ратовал за немедленное создание авторитетного правительства, которое немедленно начнет переговоры о мире. 12 ноября он выпустил два обращения. Одно адресовалось к политическим партиям. Их Верховный главнокомандующий призывал, не теряя времени дать «исстрадавшейся земле русскую власть, – власть всенародную, свободную в своих началах для всех граждан России и чуждую насилия, крови и штыка». «Армия ждет вашего слова столь же горячо, как жаждет мира, который только вы одни можете дать исстрадавшейся родине», – писал Духонин[536].

Солдат же Главнокомандующий просил: «Дайте время истинной русской демократии сформировать власть и правительство, и она даст вам немедленный мир совместно союзниками, который обеспечит вам покой на многие годы»[537]. В согласии с Духониным верховный комиссар Временного правительства при Ставке В.Б. Станкевич составил записку, в которой писал: «…состояние фронта и трудности, возникающие от длительного отсутствия законной власти, не дают возможности медлить с принятием мер, приближающих окончание войны». В этой связи Станкевич предлагал «образовать при ставке совет из представителей всех руководящих общественных организаций и областных управлений» для того, чтобы в контакте с союзниками разработать мирные условия «для обсуждения их с правительствами союзных стран с целью немедленно предложить противнику»[538]. Партия социалистов-революционеров готова была поддержать эту идею. 14 ноября ЦК ПСР решил послать в Могилев делегацию на «совещание всех демократических организаций с тем, чтобы там при выяснившейся возможности приступить к организации новой власти». В состав делегации вошли Л.Я. Герштейн и В.Г. Архангельский.

Союзники на ситуацию, сложившуюся в российских политических кругах реагировали по-разному. Французы, поначалу о мире и слышать не хотели. Духонин получил жесткую отповедь от начальника французской военной миссии генерала Лаверня, написавшего русскому главкому: «вопрос о перемирии является вопросом правительственным, обсуждение которого не может иметь место без предварительного запроса союзных правительств, и что вследствие этого никакое правительство не имеет право самостоятельно обсуждать вопрос о перемирии или мире»[539].

Однако результаты только что состоявшихся выборов в Учредительное собрание, на которых абсолютное большинство набрали партии Чернова и Ленина показали: кто бы ни оказался, в конце концов, у власти в России, эта страна всё равно прекратит войну. Но для французов и итальянцев перемирие на Восточном фронте означало, что всю свою мощь немецкая военная машина обрушит на них. Сепаратному выходу России из войны они предпочли бы общее перемирие. Эту логику они 13 ноября довели до Духонина. Тот сообщил командующему Северным фронтом Черемисову: «Насколько можно понять их, они ничего не имели бы против заключения мира при их участии в этом вопросе, но не сепаратно»[540].

Англичане, напротив, считали сепаратные переговоры России с немцами меньшим злом, чем «мир без победы». Поэтому когда 14 ноября германское Верховное командование, наконец, дало своё согласие на ведение переговоров о мире с советскими представителями, Великобритания не стала протестовать. Для Лондона было даже выгоднее, чтобы переговоры вели большевики, а не могилевское правительство Чернова. Ведь оно опиралось бы на партию эсеров, только что одержавшую убедительную победу на выборах в Учредительное собрание и авторитет верховного главнокомандующего Духонина, имевшего юридическую преемственность с прежней, признанной союзниками властью Временного правительства. Если бы переговоры с немцами начало это правительство, лидерам стран Антанты было бы очень трудно объяснить своей общественности, почему они не хотят вслед за Россией вступить на путь достижения мира. Другое дело большевики. Их можно было заклеймить как узурпаторов власти и немецких агентов, а начатые ими переговоры объявить фарсом. Тем более что вопреки обычаю они должны были проходить не на нейтральной, а на контролируемой Германии территории. (14 ноября в Двинске было подписано соглашение о встрече советских и германских представителей 19 ноября в Бресте, где располагалась Ставка германского командующего Восточным фронтом).

Несмотря на этот вопиющий факт, английский посол Бьюкинен 14 ноября писал в Лондон: «нельзя заставить истощенную нацию сражаться вопреки её собственной воле», «каждый день, что мы удерживаем Россию в войне против её воли, только ожесточает народ против нас». Зато если мы освободим Россию от обязательств, – продолжал посол, – «а мир будет оттягиваться, или будет куплен на слишком тягостных условиях, национальное чувство обратиться против Германии»[541].

Бьюкенен, таким образом, предвидел, что немцы не удержаться от искушения выставить России «тягостные условия». Это отвечало интересам Англии, поскольку тем самым немцы дискредитировали бы себя в глазах европейских сторонников «мира вничью». С другой стороны Россия, согласно плану Бьюкенена, сполна почувствовав унижение от немецких требований, должна была через какое-то время вновь войти в войну.

Выполнению этого плана мешал Духонин, упорно добивавшийся создания легитимного правительства России, которое вместе с союзниками начнет мирные переговоры. Непокорный главнокомандующий представлял угрозу и для большевиков. Для его смещения в Могилев отправился советский главком Крыленко. Духонин намеревался оказать ему сопротивление, опираясь, прежде всего, на польский корпус генерала Довбор-Мусницкого. Не опустил он руки и тогда, когда выяснилось, что войска Западного фронта единодушно настроены на мир с немцами и противостояние с советскими силами не имеет перспективы. Духонин решил переехать вместе со Ставкой в Киев. Туда же выехала делегация Юго-Восточного союза в сопровождении представителей Донского и Кубанского войск[542].

Большевикам нужно было немедленно расколоть этот наметившийся союз. Поэтому они начали спешно налаживать отношения с Центральной Радой. 16 ноября СНК одобрил заявление Сталина о «передаче некоторых исторических ценностей украинцам» и поручил опубликовать его[543]. 17 ноября состоялся разговор Сталина с представителем Центральной Рады Н.В. Поршем[544]. Характерно, что когда в тот же день Н.Н. Духонин обратился к Центральной Раде за разрешением перевести