В тумане тысячелетия - Александр Красницкий

Когда кто провожал невесту к другу или путешествовал с чужой женой, то древний обычай требовал, чтобы они, ночуя вместе на одной постели, клали между собой меч, в защиту целомудрия, или доску. На этот обычай намекают «Эдда» и другие саги.

Случалось, что брак откладывался на многие годы. Время отсрочки определялось при обручении: обыкновенно — на три года, в тех случаях, если невеста была очень молода или жених мало узнал жизнь или же предстояло ему некое важное предприятие. В таком случае девушка называлась «Heitkona». Если жених не являлся по истечении срока, невеста могла выйти за другого. Но обыкновенным следствием была кровопролитная вражда, если жених по возвращении находил, что его невеста помолвлена за другого. Особенно тяжкой обидой считалось нарушение обещания до срока: это требовало кровавой мести. Вообще поединки за женщин случались часто. Потеря красивой девушки, разумеется, была неприятна; но сверх того страдало самолюбие гордых тогдашних женихов, когда они видели, что им предпочитали других, особенно если при том ещё нарушалось данное обещание.

В те времена, когда похищение девиц и чужих невест принадлежало к числу великих подвигов, путешествие обручённой в дом жениха нередко подвергалось опасности. Оттого жених обычно посылал за ней толпу вооружённых родственников и друзей.

Они должны были взять невесту под свою защиту и отвести её к супругу на супружеское ложе. Их называли дружиной невесты. Под начальством дружки приезжали они, вооружённые, в дом отца невесты и требовали себе мира и безопасности от хозяина. Он давал им мир, отбирал у них оружие, а сёдла прятал под замок.

Дружка вместо жениха принимал приданое невесты. Попировав в её доме, дружина отправлялась вместе с ней, её отцом и близкими в дом жениха, где играли свадьбу. Вечером невеста с торжеством провожалась на брачное ложе. На другой день, в вознаграждение за девственность, жених делал ей подарок, называвшийся «hindragags gaef» — утренний дар. С этих пор молодая получала название хозяйки, hausfreja, и связка ключей за поясом означала её хозяйственные права. Все домашние заботы принадлежали хозяйке. Муж обязан был только доставать всё нужное для жизни. Но его личное участие в хозяйстве считалось не только неприличным для него, но и оскорбляло, по тогдашнему мнению, права супруги.

Главный надзор за всеми такими делами принадлежал хозяйке: она давала приказания служанкам, назначала им работу; в её же распоряжении находились рабы. Но тем только и ограничивалась власть домохозяйки. Во всём остальном она зависела от воли и власти мужа. Без его позволения она не могла ни покупать, ни продавать что-либо, ни выходить из дому для посещения родных, да и не могла оставаться у них более назначенного мужем срока. Она не имела голоса при замужестве дочерей. Муж мог наказывать её, как хотел.

Однако же скандинавы пользовались этой неограниченной властью над женщиной с такой умеренностью, какой, казалось, нельзя бы и ожидать при их воинственности: в этом участвовали чувство женской красоты в скандинавах, их мягкое и открытое для дружбы сердце; кроме того, походы и общественные обязанности, лежавшие на них, требовали частых, на многие месяцы, отлучек из дому; тогда все заботы о содержании дома лежали на хозяйке, если сыновья были ещё малолетние и находились в семействе; она была помощницей мужа, его утешением и опорой; по решительности, благоразумию и смелости она не уступала мужчинам: всё это сообщало ей цену и значение в глазах мужа; он не считал её рабой, а уважал в ней разумную мать семейства, разделявшую с ним заботы о доме и детях. Да и не по душе ему было домашнее самовластие; самый дух государственного управления предписывал уважение к личным правам. Находили постыдным браниться с женщинами, а поднимать на них руку позволяли себе только в сильном раздражении, если они сами вызывали это беспорядочной жизнью. Древний образ мыслей в этом отношении виден в ответе Гарбарда Тору, который похвалялся, что прибил в Глессе каких-то великанок — злых и лукавых.

— Какой стыд, Тор! — сказал Гарбард. — Можно ли бить женщин!..

Но Тор оправдывал себя тем, что это скорее были волчицы, чем женщины.

Все древние саги свидетельствуют, что обращение мужа с женой запечатлёно было любовью и уважением, не вредя значению мужа как главы семейства. Жена имела великое влияние на образ действий мужа. Она часто усмиряла его гнев, а иногда и сама подстрекала на смелое дело; её советы и убеждения, если только были проникнуты умом и мужеством, редко не имели успеха. Часто смелость жены вызывала уважение мужа.

О счастливых супружествах саги повествуют сухо и просто: «Они жили друг с другом долго и счастливо». О многих мужьях они выражаются так: «Он любил её, как свои очи».

Нередко отчаянные вдовы не могли переживать мужей и умирали вместе с ними или, медленно снедаемые горем, доживали горькую жизнь. Вообще, можно сказать, что хотя по закону мужья имели неограниченную власть над жёнами, но на самом деле поступали с ними по правилам супружеской любви и взаимного уважения. В этом случае можно применить к скандинавам слова Тацита, что у них добрые нравы имели более силы, нежели хорошие законы в другой стране.

Этот угрюмый край пришёлся по душе славянскому изгнаннику... Его мрачность находила отклик в его наболевшей душе... Святогор чувствовал, что найдёт здесь успокоение.

Но кроме того, полная разных волнений и подвигов жизнь открывала пришельцу путь к славе...

рошли десять долгих лет...

Короткое северное лето подходило к концу. Всё короче становились дни, всё чаще хмурилось небо. Ветер — не тёплый, приятный, навевающий прохладу после жаркого дня ветер лета, а сердитый, грозный, шквалистый, поднимающий в заливах громадные волны, — дул по целым суткам. Близилась хмурая северная осень.

Чем короче становились дни, чем реже выглядывало из-за низко нависших свинцовых туч солнышко, тем мрачнее становилось побережье, и летом-то не особенно приветливое. Точно шапкой некоего сказочного великана покрывались дымкой тумана угрюмые гранитные скалы. Поблекли, притихли леса, только с заливов доносились рёв волн и вой ветра, наводящие страх.

Край в это время казался как бы вымершим. Не красовались в водах залива паруса смелых викингов, спешивших на отдых в родные гавани, не слышался весёлый шум пиров, все обитатели попрятались в свои жилища и не решались выходить из-под кровли.

Да и мало их было на полуострове. Воины всё ещё в прошлое лето ушли, и нет о них никаких известий... Где-то они теперь? Что-то с ними?

Может быть, со своими удалыми викингами бьются они под стенами гордой Лютеции, может быть, хозяйничают на землях британских, а может, и в другие дальние моря увлекла их беззаветная удаль. Кто из них жив ещё и великого Одина славит, кто костьми лёг на поле брани...

С тревогой, с замиранием сердца вглядываются каждое утро женщины Сигтуны в бушующие волны залива: не покажется ли вдали среди пенящихся и ревущих бурунов парус, не придёт ли долгожданная весточка, ведь у них там мужья, у других — братья, отцы, а у третьих... те... кто во все времена и у всех народов сердцу девичьему всегда был мил и дорог.