Будда на чердаке - Джулия Оцука

— Какой чудный запах, — говорила она.

Как-то теплым апрельским вечером один из обитателей лагеря был застрелен у проволочной изгороди. Часовой, находившийся на посту, сообщил, что этот человек пытался бежать. Часовой четыре раза окликнул его, приказывая остановиться, но человек не подчинился приказу. Друзья убитого утверждали, что он всего лишь выгуливал собаку. Он не расслышал часового, говорили они, потому что был глуховат. А может, причиной тому был ветер. Один из друзей убитого, осмотрев место происшествия, заметил за оградой какой-то редкий цветок. Он не сомневался, что его покойный друг всего-навсего хотел сорвать его. Когда он протянул руку, его настиг выстрел.

На похороны собрались почти две сотни человек. Гроб засыпали цветами из гофрированной бумаги. Пели гимны. Читали молитвы.

Годы спустя мальчик вспоминал, как, стоя рядом с матерью, думал лишь об одном. О том, какой цветок хотел сорвать покойный.

Может, это была роза? А может, тюльпан? Или нарцисс?

Интересно, что случилось бы, сорви он все-таки этот цветок.

Мальчик представлял себе взорванные корабли, клубы черного дыма, объятые пламенем самолеты, падающие с небес.

«Одно неверное движение, парень, и ты труп».

Снова пришла жара. С каждым днем солнце припекало все сильнее. Война так и не кончилась. В мае первую группу волонтеров, пожелавших служить в армии, направили в форт Дуглас. Тогда же, в мае, в бараке № 31 заболела полиомиелитом четырехлетняя девочка. Через несколько дней на стенах бараков появились таблички с названиями улиц. Улица Вязов, улица Ив, Хлопковый переулок. С востока на запад, мимо административного здания, тянулся Александрийский проспект. Гризвудский проспект вел прямо к канализационному насосу.

— Что-то не похоже, что мы скоро отсюда уедем, — заметила мать мальчика.

— По крайней мере, теперь мы знаем, на какой улице живем, — сказала сестра.

Отец знает, где нас искать, подумал мальчик. Длинные дни, наполненные солнцем, тянулись долго. Писем из Лордсбурга не было уже несколько недель.

Казалось, каждый новый день тянется медленнее, чем предыдущий. Целыми часами мальчик расхаживал по комнате туда-сюда. Считал шаги. Закрывал глаза и вспоминал имена одноклассников. И все же темная страшная мысль — отец болен, отец умер, отца отправили в Японию — всплывала в сознании. Мальчик спрашивал мать, когда, по ее мнению, должно прийти письмо из Лордсбурга.

— Может быть, завтра?

— Завтра воскресенье.

— Тогда, может, письмо придет в понедельник?

— Я в этом не уверена.

Может, письмо придет, если он будет хорошо вести себя, думал мальчик. Перестанет грызть ногти и будет сразу делать все, что попросят. Каждую ночь, перед тем как лечь спать, будет читать молитву. В столовой будет есть все, что лежит на тарелке, даже капустный салат. Неужели это не поможет?

Лето напоминало долгий горячечный сон. Каждое утро, как только на небе появлялось солнце, температура воздуха начинала расти. К полудню половицы уже провисали от жары. Раскаленное небо становилось белым, точно выгорало, сухой горячий ветер не приносил свежести. На песке кружили желтые пыльные вихри. Черные крыши бараков едва не плавились на солнце. Воздух мерцал и искрился.

Мальчик бросал камешки в ящик с углем. Заглядывал в чужие окна. Палкой рисовал на песке самолеты и танки. Огромными буквами написал на противопожарной полосе SOS, но стер надпись прежде, чем кто-то успел ее прочесть.

Ночью он лежал без сна, сбросив одеяло, и мечтал пососать кусочек льда, или дольку лимона, или камешек — все, что могло утолить жажду. Стоял июнь. А может, уже июль. Или даже август. Календарь давно упал со стены. Часы остановились. Их шестеренки и колесики, покрытые пылью, больше не вращались. Сестра мальчика сонно дышала, мать дремала за своим белым занавесом. Мальчик коснулся рукой рта. Передний резец наверху сильно шатался. Мальчику нравилось его щупать. Раскачивать туда-сюда. Это успокаивало. Иногда он ощущал во рту вкус крови и сглатывал ее. Кровь была соленая, как морская вода. Издалека доносился грохот проносившихся в ночи поездов. Топот копыт по песку. Звяканье колокольчика.

Мальчик закрыл глаза. Отец уже едет, сказал он себе. Скоро он будет здесь.

Возможно, отец приедет верхом на лошади. А может, на велосипеде. На поезде. На самолете. На той же матине неизвестной марки, которая его увезла. На нем будет синий костюм в тонкую полоску. Или красное шелковое кимоно. Или травяная юбка. На голове — ковбойская шляпа. Или сияющий нимб. Или темно-серая фетровая шляпа с заткнутым за ленту зеленым листком. Может, отец коснется этого самого листка, а потом медленно махнет в воздухе рукой, как это делал Иисус или генерал Дуглас Макартур.

— Я вернулся, — скажет он.

Глаза его вспыхнут от радости, он сунет руку в карман и вытащит одну-единственную белую жемчужину.

— Я нашел ее на дороге, — скажет он. — Кто знает, чья она?

Да, именно так все и будет.

А может, все произойдет иначе. Ночью, лежа в постели, мальчик услышит тихий стук в дверь.

— Кто это? — спросит он.

— Я, — последует ответ.

Мальчик распахнет дверь и увидит на пороге отца в белом купальном халате, покрытом пылью.

— Мне пришлось идти пешком от самого Лордсбурга, — скажет отец. — Путь неблизкий.

Они пожмут друг другу руки, а может быть, даже обнимутся.

— Ты получал мои письма? — спросит мальчик.

— Еще бы! Я читал их от начала до конца. Зеленый листик тоже получил. Я все время думал о тебе.

— Я тоже о тебе думал, — скажет мальчик.

Он принесет отцу стакан воды, и они усядутся рядышком на койку. За окном будет сиять луна, круглая и яркая. С улицы, как обычно, будут доноситься завывания ветра. Мальчик положит руку на плечо отца, вдохнет запах пыли, пота и крема для бритья «Бирма», и все будет прекрасно. Затем, краешком глаза, мальчик увидит, что отец по-прежнему в шлепанцах и сквозь дырку выглядывает большой палец.

— Папа, — скажет он.

— Что?

— Ты забыл надеть ботинки.

Отец посмотрит на свои ноги и удивленно покачает головой.

— А я и не заметил, — пожмет он плечами. — Когда так спешишь, все на свете забудешь.

Он откинется назад, устраиваясь поудобнее. Вытащит из кармана трубку и коробок спичек. Улыбнется.

— Расскажи мне обо всем. Я хочу знать, как ты жил без меня.

Когда мы вернулись после окончания войны, стояла осень и наш дом по-прежнему принадлежал нам. Деревья на улицах были выше, чем нам запомнилось, а розовый куст, который мама посадила у дорожки, ведущей к крыльцу, куда-то исчез. Мы уезжали весной, когда цвели магнолии, а теперь наступила осень, деревья начали желтеть, и на месте розового куста возвышалась охапка сухой травы. Во дворе валялись осколки разбитых бутылок, а живая изгородь выглядела так, словно за время нашего отсутствия ее ни разу не поливали.