Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

К тому же я недавно перечитал эти «Души». Несмотря на то, что басист. Некоторые басисты умеют читать не только ноты, но и буквы, поэтому я и называю себя Совершенным Дураком. Хотя насчет совершенства Витька со мной не согласен: «Востоков, Востоков…» — вздыхал он вчера, словно жалея о чем-то безвозвратно ушедшем.

Мы с Витькой вместе учились в ЦМШ. Витька говорит, что я подавал большие надежды. А, по-моему, это только роман у Диккенса, который я так и не дочитал в детстве. Я ведь всегда был раздолбаем и халтурщиком. Если Витька мог по восемь часов в день играть на «Блютнере», то я мог только по четыре, и то… Я, наверное, не очень-то хотел серьезно заниматься — дорожку Классике перешла Бас-Гитара: последняя женщина, которую я держал в руках за истекшие три месяца.

С такими вот мыслями я вошел в метро. Было начало одиннадцатого, народу не много; бело-зеленое сочетание станции не менялось много лет, и все было совершенно обычным: лавочки, курсанты-пожарные в увольнилово, люди, люстры. Хорошо, что ехать почти по прямой. Долго, но почти по прямой. Особенно после портвейна. Портвейн размягчает. Вообще, после портвейна удобнее ехать по прямой. И после водки тоже. Вот после пива можно иногда поехать и по кольцу. А так — лучше по прямой.

В вагоне сел. Напротив храпел какой-то мужик с дипломатом; рядом сидела испуганная барышня с болонкой. Я закрыл глаза; у меня даже получилось ни о чем не думать. Правда, около «Китай-города» блаженное это состояние закончилось: после портвейна около «Китай-города» почему-то вспомнилась Машка. Не та, что любила Гоголя, хотя, вполне возможно, что Машка тоже любила Гоголя, но все равно — не та. Та, что любила Гоголя, вообще неизвестно где. Для меня. Сама-то она знает, где она, это уж точно. А для меня та, что любила Гоголя, неизвестно где.

Я, правда, может, и сам неизвестно где. Но известно, где мы с Машкой пили портвейн на «Китай-городе»: недалеко от магазина «Оружие», напротив церковной лавки. Машка тогда сказала, что нужно купить пластмассовый стаканчик, хотя бы один. Что, в общем-то, не очень прилично — пить портвейн на улице из бутылки в центре Москвы.

— А из стаканчика в центре Москвы портвейн пить прилично? — спросил я. Машка пожала плечами, и мы обошлись без стаканчика, заев жвачкой. Машка, как оказалось позже, могла обходиться без очень многих необходимых вещей, в частности, без меня. За это меня Витька и назвал дураком: он как-то очень хорошо относился к Машке, а та однажды подарила ему свой рисунок — не помню, что там было. Как обычно, чертовщина; скорее всего, мы тогда учились на худграфе. Худграф — это отдельная история; я после ЦМШ пошел на худграф, только чтоб не идти в армию. На худграфе мы делали с Машкой этюды; весь курс чесал языками; меня это злило, Машке было наплевать, Машка чувств не стеснялась — она вообще мало чего стеснялась, Машка. Короче, этюды закончились тем, чем заканчиваются обычно этюды на худграфе: водкой, Машкиными действительно красивыми глазами, зеленющими, большими такими зеленющими глазами и тем, что она наконец-то обиделась. А может, и не обиделась — может, просто поняла, что я дурак — и оставила в покое, забыв несколько своих рисунков в подражание Брейгелю Старшему.

Я думал о Машке до «Шаболовки»; после «Шаболовки» очень захотелось курить, и о Машке уже не думалось. Я вышел на «Академической» и направился в сторону памятника Хо Ши Мину, около которого стояла худенькая нетрезвая барышня. Она попросила закурить, потом сказала, будто плохо знает Москву и что хорошо бы доехать прямо сейчас до Новогиреево, а затем начала выуживать, как меня зовут.

— Герасим, — соврал я.

Барышня недоверчиво посмотрела вдаль и, подавая руку, изрекла:

— Таня.

Ну, Таня так Таня; какая, в сущности, разница? Я же дурак; меня женщины, пусть даже и заблудившиеся трогательные провинциальные барышни с мечтой о Новогирееве в двенадцатом часу ночи, не очень-то волнуют — я же продался Бас-Гитаре.

Мы сели на какую-то скамейку, и Таня начала историю своей жизни; такой хорошо пугать малюток темными ночами.

Родилась Таня на год позже меня в Саратове, в семье разнорабочего. Разнорабочий пил, бил и домогался, Таня плакала, мать ее не понимала и так далее. Потом Таня закончила ПТУ, а поучаствовав в художественной самодеятельности, решила поступать в Москву, в театральное. После первой трети басни Таню в Москве забраковали, но в Саратов, в семью разнорабочего, боле не моглось: тогда Таня устроилась на чаеразвесочную фабрику, et cetera.

Я посмотрел на часы и Таню с сожалением; на самом деле, девица была вдрызг. С не меньшим сожалением я отдал таксисту последний стольник, заталкивая барышню-крестьянку в машину до этого чертова Новогиреева: я же говорю, я — дурак…

Утром я проснулся в одном из своих самых скверных настроений и уставился на старую Машкину копию Брейгеля Старшего «Возвращение с охоты». Там люди, деревья, собаки и снег. Очень хорошая картина, но Машка все испортила. Она вообще очень здорово могла все испортить; я периодически даже думал, что не сам дурак, а она все портит. Картины, отношения… А что еще? Больше Машка ничего не могла, кроме картин и рисунков. Лучше б она выла! У нее и вправду был неплохой голос. Им-то она и пела под аккомпанемент раздолбанного ф-но.

Конечно, когда-то Машка, как всякая порядочная б…, закончила музыкальную школку. Но я пошел на худграф, чтобы не идти в армию. А Машка зачем пошла на худграф?!

Я встал и потащился на кухню. На кухне сидела мама, тихо помешивая ложечкой чай и молчала. Мама никак не могла смириться с моим образом жизни.

«Дурак, — говорила она часто в воздух. — Просто дурак».

Больше всего маме не нравилась моя любовь к Бас-Гитаре. Мама хотела, чтобы я женился и жил «как человек». Но я упорно не женился и не жил «как человек» в глазах мамы.

— Ты сегодня как? — спросила она.

— Репетиция, а что?

— Ничего, — сказала мама. — Ничего.

У меня, кстати, замечательная мама; просто она не совсем понимает, что такое любить Бас-Гитару. Мама классно готовит; раз в месяц, если все спокойно, может даже убраться в моей комнате; впрочем, последнее время спокойно не все, и в моей комнате страшный бардак.

— Никто не звонил? — спрашиваю просто так я.

— Звонил. Девушка.

— ?..

— Вчера. Но тебя же вечно нет дома.

Предупредив вопрос, мама говорит: «Она не представилась». В принципе, моя Женщина — Бас-Гитара, но все-таки интересно. А еще мне кажется, что звонила или та, которая любит Гоголя, или Катька, которой я со времен ЦМШ никак второй том Скарлатти не отдам, или Машка…

Но Катька времен ЦМШ сейчас в Америке, вспоминаю я; та, что любит Гоголя — неизвестно где, а Машка… Машка с некоторых пор долго тренировалась в развитии склероза в отношении моего телефона; кажется, она добилась нужного результата.

* * *

Я выхожу из дома за сигаретами и параллельно покупаю пиво. Пиво ведь можно покупать параллельно всему. Я ругаю себя за то, что думаю о ком-то еще, кроме Бас-Гитары.