Пустой человек - Юрий Мори

только вдали проезжают кунги комендатуры. Нет даже пельменей, не говоря уж о водке. Он слаб и беспомощен, но идет и идет. Впереди дома, позади дорога, линии проводов над головой – белые на белом, еле угадаешь. Ограда под током, чтобы не пустить в этот мир ангелов.

Концлагерь для тех, кто еще жив. Чудом и зря.

На серой от грязи куртке сзади дыра, разрез от правого плеча наискосок вниз, из которого торчат лохмотья синтепона. Сразу видно – человек беспризорный. Бездомный как собака, которую в такую погоду сюда не выгонишь. Если только она не живет в снегу постоянно, вырыв нору возле теплых зданий и мечтая о лете.

– Чшто за бли… Блиадство, – бормочет человек. Он останавливается и начинает суетливо, как курица, хлопать по карманам куртки. Хлопья снега слетают на землю с плеч, с вязаной шапки, от которой ни тепла, ни красоты. – Где я их?..

Он немного странно выговаривает слова, слегка нараспев. От этого даже мат звучит тепло и по-доброму.

Сквозь метель впереди видна бетонная стела, подсвеченная снизу редкими тусклыми прожекторами. Раньше их не было, но военные навели подобие порядка: освещение, плакаты про бдительность и колючая проволока. Засыпанная снегом надпись метровыми буквами, из которой разборчиво только «…хард».

– Sale hard… – угрюмо шепчет в никуда человек. – Die hard. Йопаное ку-ре-во, где я его просраль?

Внутри черепа начинает тяжелеть. Свинцовые мысли, не иначе. Или просто спазм от холода – черт его разберет. Человек обреченно машет рукой, не потрудившись заправить обратно вывернутые карманы. Так и идет дальше, проваливаясь по колено в сухую шевелящуюся крупку.

До бытовки на замороженной стройке идти еще километра полтора. Так себе занятие для голодного уставшего человека. Особенно, сознающего, что там его будут бить. Непременно и сильно. Потому что без денег. Потому что – без водки. И даже пара пачек «Примы», купленных у вороватого солдата – небось, чужой паек сбывал – на последние, тоже осталась где-то в холодном безмолвии. Красным на белом.

Голова просто раскалывается, но он идет. Больше-то некуда. Там тепло, если Кочегар проспался и нашел хотя бы пару досок. Газ только у военных, остальные топят кто чем может. Если Витька – человек называет его «Витка», чем жутко бесит последнего, но акцент, акцент… – заработал на еду и спирт, то и вовсе праздник.

Человек поднимает руки и поправляет капюшон, натягивает его на голову. Спавшие до локтей рукава обнажают худые темные руки с розовыми, почти детскими ногтями. Отсюда и акцент. Да и холодно ему, черному, в этом гребаном Салехарде. Но деваться некуда. Так звезды встали на этом затянутом вечными облаками небе.

С усилием он рвет на себя примерзшую дверь бытовки. Открывает наполовину – намело перед ней сугроб, который никто не удосужится прибрать. С трудом пролезает в узкую щель, замерзшие ноги тянут за собой снег внутрь. В нос привычно бьет смрад: дым – табачный и от костра, перегар, давно немытые люди. Вся бытовка этим пропиталась, когда сидишь внутри – не замечаешь, только вот так, с мороза…

Холодно. Едва теплее, чем снаружи, но хоть ветра нет. У печки-буржуйки, самодельной, из ведра и обрезка трубы на корточках сидит Кочегар. Да где-то топливо – куски досок – прихвачено пламенем, но, видно, сыровато. Кочегар на четвереньках, нелепо оттопырив зад, осторожно дует через дырки в печке сбоку – разгоняет потихоньку пламя. В руке самокрутка из газеты и содержимого «бычков», которых на столе, принесенном из развалин, целая банка.

– Ага… Ванька приперся! – поворачивает Кочегар голову. – Притаранил курево?

Человек, как провинившийся ребенок, опускает голову, толстые губы беззвучно что-то бормочут… И так вид жалкий, а сейчас – хоть на паперть. Жаль только, нет ни одной церкви больше в городе.

– Я – Мвана… Неть, Кочьегар…

– Чего-о?.. – клочок тлеющей газеты от самокрутки обжигает пальцы Кочегара. Он матерится, словно самого целиком запихали в буржуйку и поджаривают, поливают соляркой. Маленький персональный ад, в котором ему нравится быть бесом.

– Я потьеряль… – лепечет человек. – Я потом куплю. Есчщо.

Кочегар вскакивает на ноги, сунув самокрутку в зубы. Кулак прилетает в лоб человеку. В последний момент удар слабеет, но и этого достаточно – пришедшего сносит в сторону. Одновременно с сильным ударом спереди, затылком он бьется о косяк двери и сползает на пол, слегка оглушенный. Следующая, от души, оплеуха уже и вреда особого не наносит – только брызги крови, а из широкой ноздри на грязную куртку плюхаются темные вязкие капли.

Сквозь шум в ушах слышна ругань Кочегара, но не это странно: сумеречный северный день из окошка бытовки исчезает, словно там, снаружи, кто-то прикрыл грязное стекло листом фанеры. Глаза человека расширяются, он видит в этой тени за окном нечто странное.

Тоже глаза?

Да нет, не бывает таких. Большой, оранжевый… Почудится же с перепугу. Но вот треск шагов по снегу за стеной, это откуда? Хрустит в такт треску горящих деревяшек в печке.

– Что ты купишь, африкан сраный? Когда ты купишь, крыса нищая?! – Кочегар с силой приподнимает человека за еле живую, трещащую куртку и впечатывает в стенку.

Перед лицом человека – злобная харя. Чудовище, о которых шепотом говорили еще в школе на переменах. Океке тогда еще всех пугал такими. Синие, навыкате, вечно пьяные глаза, из наполовину беззубого рта вонища как из помойки. Человек зажмуривается, чтобы капли бешеной слюны не попали в глаза. Он боится заразиться и тоже стать таким… Как этот…

– Мля, я тебя, мудака, самого сейчас в печку запихаю! Курить что будем?..

Входную дверь кто-то царапает снаружи, она оседает, тонко заскрипев, на одной петле, не выдержав мощного рывка.

Кочегар отпускает человека. Оборачивается и тупо смотрит туда – рот и глаза разинуты, изо рта слюна мутной струйкой. Человек за его спиной сползает по стенке, радуясь хоть какой-то передышке.

Из развороченной двери вместе с облаком снега, переваливаясь, в их жилище вваливается некто. Человек успевает заметить оранжевый лютый глаз с вертикальным зрачком, горящий в полумраке, а потом и всю тушу твари, покрытую серо–белесой шерстью. Как шуба ввалилась, ожившая и страшная – вон когти какие на лапах, жуткое зрелище!

Тварь одним ударом лапы отрывает голову Кочегара, просто сносит ее, как самурай, пробующий меч на прохожем. Капли крови попадают на раскалившуюся печь, и человек, чуя запах кипящей крови, почему-то думает не об опасности. Он вспоминает, что давно хочет есть. Жрать. Первое, второе и водки… С перцем.

Голова Кочегара мячиком ударяется о стену рядом с человеком и укатывается в другой угол.