Пустой человек - Юрий Мори

– персонаж важный. На вид – так уж точно. Он сейчас лежит на тумбочке, аккурат вдоль телевизора, словно какой-нибудь, прости Господи, саундбар. И похрапывает. Но глаза при этом приоткрыты и затянуты этой их кошачьей пеленой. Его котенком принесла еще мама, с тех пор и живет. Сон, еда и редкое общение со зрителями.

– Деду что готовить?

– А вот у него и спроси, я-то откуда… Черт, где ключи от машины?

– В прихожей, где бросил. Спроси… Он мычит только. Говорить трудно.

Да, после аварии дед – не очень… Типа частичный паралич или как там это правильно? Приходящая сиделка, памперсы для взрослых и прочие нерадостные подробности. Несколько слов он выговаривает, но обычно не хочет. Лежит и смотрит с кровати, а взгляд острый. Так и не скажешь, что безнадежный инвалид. Надоест на вошедшего смотреть – поворачивается к телеку. Тот у него весь день включен.

– Тогда как обычно: перечисляешь, что можешь сварить, а он пусть кивает. Ну, солнышко, что поделать? Все, целую, побежал! А Марина Сергеевна его покормит.

Лиза кивает, копаясь в шкафу. Трусики уже лежат на полу, и она соблазнительно изогнулась совсем голышом. Я тихо подкрадываюсь и целую ее в ямочку над упругой попкой.

– Ай! Костя! Я думала, ты ушел, – она смеется и обнимает меня, повернувшись. – Все, пока, ночью нагоним!

Я выбегаю под палящее солнце и прыгаю за руль. Срочно кондиционер, иначе испекусь тут. Как омлет. Ворота во двор открываются с кнопки, пустяк, а удобно. Выехал, а за тобой сами и опустятся.

Пока еду, вспоминаю начало разговора. Смешно же, хотя Лизе не особенно: она копалась в мамином шкафу и наткнулась на увесистый мешок. У мамы была странная привычка, а рассказать подруге как-то повода раньше не было. Вот и наплел, что мама вычесывала Бармалея с самого начала, а мех собирала в мешочек. Я типа ржал до упаду еще когда первый раз увидел. Спросил зачем.

– Кошки – существа мистические, – сказала мама. – Из их меха вещи обладают целебными свойствами и мощной аурой. Накоплю и свяжу тебе волшебный свитер.

Она вообще была повернута на этом: гороскопы, предсказания, советы Ванги Нострадамусу, и прочей фигне. Впрочем, никому не мешала – увлекается, да и ладно. От свитера я гордо отказался, но мех продолжал наполнять мешок.

Я Лизе так и рассказал, почти как есть. Только чуток добавил сверху: там и заклинание семейное было, которое только дед помнит, и магический ритуал, как оживить запасы меха. В общем, ржачно вышло, а она все всерьез восприняла. Рассказать, что кое–что сочинил – обидится. Не рассказать – будет думать о нас, как о банде психов. Из меня и деда. А, еще из Бармалея – мех-то его.

Под настроение еще и не то сочинить можно, а люди напрягаются.

Работа… Даже рассказывать не буду. К истории отношения не имеет, а голову вам забивать тонкостями оптовой продажи сахара и круп я не буду. Деньги мне платят – и ладно.

Мне бы тоже было неинтересно слушать.

Лиза звонила за день дважды. Уточняла, купил ли я в пятницу масло и куда дел, если да. Второй раз, ближе к вечеру, сообщила, что кота покормила, дед выбрал кашу, а она нашла отпадную блузку. Вечером наденет. По мне, лучше без блузки, да и вовсе без одежды, если речь идет о Лизавете, но в «Эльдорадо», конечно, не поняли бы.

В семь сорок две я был на парковке возле центра. По–божески, с нашими авралами на службе и пробками по дороге, опоздать всего на двенадцать минут.

Кино в восемь, везде успеваем.

Вот только Лизы на месте не было. Обычная наша точка пересечения – первый этаж у эскалаторов. Народа куча, но подруги-тонет. Телефон. Абонент – не абонент, плиз колл лэйте. Тьфу. Вот брать билеты и ждать, что в последний момент примчится? Или плюнуть и пойти сеансом позже.

Время от времени набирая молчаливого не–абонента и косясь на медленно разряжающуюся трубку, я просидел в кафе больше часа. Кола и гамбургеры уже не лезли, да и волноваться начал. Предположим, телефон разбила. Или сперли – у них в парикмахерской только отвернись, кресло с клиентом вынесут, не говоря уж о трубке. Но с чужого позвонить-то можно, у них восемь мастеров и служебный телефон есть.

Ближе к девяти плюнул и вышел к машине. Будем сперва дома искать, не пропала же звезда моих очей бесследно.

Судя по тщательно – паршивой заколки не оставила – собранным и увезенным вещам, наша недолгая совместная жизнь была закончена.

Поперек зеркала на дверце шкафа помадой написаны три слова. Не то, что вы подумали, хотя смысл близок.

Я. ТЕБЯ. БОЮСЬ.

На непривычно пустом столике, где еще утром теснилась армия пузырьков и коробочек, позволяющих женщинам управлять иллюзиями, сейчас лежит единственная бумажка. Я понимаю, что это, даже не подходя ближе.

Дедово свидетельство о смерти, понятное дело. То, что я тщательно прячу от самого себя и других под стопкой старых свитеров. Датировано трехлетней давностью, так уж вышло. Умная девочка Лиза, умная… А у меня язык длинноват. Придется искать новую подружку, сколько их здесь уже сменилось. Так или иначе, ни одна не задерживается.

Причины меняются, следствие остается.

Я выхожу в коридор и иду в дедову комнату. Он уже спит под бормотание неутомимого телевизора. Щелкаю пультом, возвращаю его обратно на кровать, поближе к иссохшей руке в старческих пятнах.

На мгновение мне кажется, что вместо человека под одеялом лежит тщательно вылепленная из кошачьего меха фигура. В полный рост, аккуратно исполненная гениальным мастером.

А на самом деле все так и есть.

Мне обидно только, что маму повторить не удалось – не знаю причин, сам ничего не понял, а она уже не подскажет. Время от времени я пробую, но толку никакого.

Гашу за собой свет, который, конечно, никак не мешает моему созданию, и иду к себе. Сегодня надо вычесать Бармалея, добавить мех в мешок, а завтра приступать к поискам новой подруги жизни.

Почему-то для сохранности моей куклы нужно присутствие дома кого-то живого.

Чужой огонь

Снег, везде снег. Бесконечные серые валы сугробов на обочине, равнодушный серый асфальт. А дальше во все стороны снег. Но чист он – только в полете. Веселый колючий ветер, белая тварь, от которой стынет лицо и хочется водки. С пельменями и узкими саблями перца.

А посреди этой зимней сумятицы – человек. У него нет машины, чтобы спрятаться. Машины вообще теперь редкость, иногда