Полина Прекрасная - Ирина Муравьева

Ноги подкосились у счастливого молодожена. Подробности безобразного сновидения предстали перед ним с особенной яркостью. Он с трудом взял себя в руки и, с трясущимся подбородком, путаясь в словах, объявил, что согласен. Обсудили условия. Стреляться завтра в пять часов поутру в небольшом леске неподалеку от деревни Помираньино на десяти шагах. Мещерский осмотрел и пистолеты, принесенные веснушчатым офицером. Пистолеты были совсем новенькие и чудо как хороши.

Не успела захлопнуться дверь за неприятным этим и, главное, незваным гостем, Мещерский бросился обратно в спальню и нырнул к Грунечке под одеяло.

– Что ноги как лед? – спросила жена сонным голосом. – Босым, что ль, ходил?

– Какое: босым! – отвечал ей Мещерский. – Тут, Груша, такое творится, что страсть!

У Грунечки вспыхнули глазки.

– А ну, говори! Что творится? И где?

– Не смею сказать! – испугался Мещерский. – Не женское дело, душа, не проси!

Он еще не догадался до конца, на ком он женат, и совсем не знал женщин. Вернее, он знал их с другой стороны. Не прошло и пяти минут, как Аграфена Андревна вытащила из него все подробности предстоящего поединка: и место, и время, и тип пистолетов.

– А может, они и помирятся, а? – спросила она с очень робкой надеждой.

Но муж лишь махнул безнадежно рукою. После завтрака, за которым он съел, однако, несколько очень вкусных французских булочек с маслом и выпил чаю со сливками, Мещерский пошел в Подкопаевский. Погода была чудесной, птицы распевали вовсю, на небе стояло всего одно облачко. Присмотревшись к этому облачку, он ясно увидел, что оно имеет форму большой и костлявой рыбы, в прозрачном животе которой лежит новорожденный серый щенок с ушами и мягким приплюснутым носом.

«Однако зачем же нам всем помирать?» – подумал Мещерский и чуть не заплакал.

Иван Петрович к нему не вышел, а Федорка испуганно сообщил, что барин просили их не беспокоить. Мещерский поплелся обратно.

Вы, верно, думаете, любезный читатель, что весь этот день Иван Петрович то ли, может быть, пьянствовал по обыкновению последних двух недель, то ли лежал на диване, уткнувшись лицом в подушку. Но я вас сейчас удивлю. После ухода секунданта господина Азарина, которого судьба, судя по всему, выбрала своим орудием, Иван Петрович почувствовал сильнейшее сердцебиение, и какая-то славная мелодия всплыла в голове точно так, как всплывает корабль на прежде пустом горизонте. Все гладко, все тихо. Спокойное небо. И вдруг одинокий сей парус белеет! И все это, словно видение счастья, а может быть, облик бессмертной души. Кто знает? Никто. Все ведь тонет в тумане.

Не отдавая себе отчета, Иван Петрович придвинул лист бумаги, обмакнул перо и написал:

Сияние жизни, о сколь ты обманно!

Мы верим тому, что ты будешь всегда,

но осень холодным тоскливым туманом

накроет природу, придут холода…

Написав эти четыре строчки, он отложил перо и расхохотался так громко, что рядом, в лакейской, проснулся Федорка.

«Я что, стихотворец?» – подумал он лихо.

Сердце заколотилось еще сильнее, рука опять потянулась к перу.

Я вас любил. Я вас еще люблю.

Я чую смерть, но мне уже не больно.

Я благодарен, что вы жизнь мою

перевернули. И того довольно.

Стихи получились какими-то странными: Иван Петрович никогда не встречал ничего подобного в родной ему российской словесности. Он продолжал писать, и это занятие так развлекло его, что он почти забыл о времени. Он слышал, как приходил Ипполит Мещерский, слышал, как Подкопаевский переулок наполнился весенними звуками, слышал, как стекала вода по желобу, и звук был тяжелым и чистым.

Ночью пошел мелкий, как речной жемчуг, дождик. Иван Петрович с Ипполитом Мещерским прибыли первыми. Было без двадцати минут пять. Противник с секундантом приехали вскоре. Иван Петрович обратил внимание на желтизну под глазами Азарина и его замедленные, словно бы стиснутые изнутри движения. Секунданты отмерили десять шагов. Время вдруг остановилось и стало сочиться по капле. Вот пискнула птица. Вот вздрогнула ветка. Вот секунданты в третий раз осмотрели и проверили пистолеты.

– Господа! – дрожащим голосом произнес Мещерский. – Нашей обязанностью является еще раз предложить вам помириться и не рисковать жизнью…

– Нет! – резко ответил Азарин. – Нет даже и речи о мире!

И вновь – вот странное дело: душа человечья! – вновь заколотилось, как давеча днем, сердце Ивана Петровича Белкина, и вдруг захотелось ему описать и дождь этот мелкий, как жемчуг речной, и мокрые эти деревья, и воздух, настоянный крепко на талой листве. Собственное недоумение перед этим странным порывом отрезвило его: даже и голова перестала кружиться.

– Нет, нет, – торопливо сказал он. – Не стоит.

– Сходитесь тогда, господа, – громко предложил веснушчатый.

Иван Петрович сделал шаг вперед. Такой же шаг сделал и господин Азарин. Они шли медленно и смотрели друг другу в глаза. Секунд через двадцать оба остановились.

– Стреляйте! – закричал Мещерский.

Иван Петрович услышал резкий звук пистолетного выстрела у самого своего уха. Пуля просвистела мимо, не причинив ему никакого вреда. Он опустил руку:

– Я отказываюсь от своего выстрела.

– Вы не смеете, – возбужденно заговорил веснушчатый. – Это оскорбление противной стороне!

Иван Петрович увидел окруженные табачной желтизной глаза своего врага. Они были полны животного ужаса. Он выстрелил в воздух.

– Закончено, закончено! – закричал Мещерский. – Выстрел произведен по правилам!

В эту минуту послышался шум колес, и между деревьями замелькала подъехавшая карета, которая сразу же остановилась. Из кареты выскочила женщина с опущенной на лицо вуалью. Мещерский скрипнул зубами. Женщина откинула вуаль и оказалась Аграфеной Андреевной.

– Боже мой! – закричала она и бросилась на шею своему побледневшему мужу. – Боже мой! Я успела! Никто не убит, слава богу!

Мещерский схватился за голову обеими руками. Азарин и его секундант смотрели на странную сцену в замешательстве. Иван Петрович горько усмехнулся.

– Господа! – звонким голосом заговорила Грунечка. – Мне муж мой сказал, что вы нынче стреляетесь. Но так же нельзя, господа! Вы же сами…

Веснушчатый взял под руку господина Азарина и оба они, поклонившись взбалмошной даме, пошли по направлению к деревеньке Помираньино, где ждал их возок. Мещерский чуть не плакал.

– Ваня! – пролепетал он, заливаясь краской. – Голубчик, пойми! Совсем невозможная женщина, право! Я и говорить ничего не хотел! Клещами из сердца, буквально: клещами!

Грунечка обеими руками зажала ему рот. Иван Петрович подошел к ним.

– Я вас благодарю, Аграфена Андреевна. Я рад, что мой друг в вас нашел свое счастье…