Я свидетельствую перед миром. История подпольного государства - Ян Карский

Получилось так, как он и думал: из-за дождя пограничники не вышли на свои посты, и мы спокойно перешли словацкую границу.

Дождь, то сильнее, то слабее, лил три дня. Мы упорно и молча шли вперед, переговаривались только по особой необходимости. Не могли даже разжечь костер и согреться — не было ни одной сухой веточки. Когда становилось совсем невмоготу, делали короткий привал в какой-нибудь пещере. Там мы оба буквально падали на мокрые камни и отдыхали по очереди. Сначала один дежурил, а другой засыпал тревожным сном, потом наоборот.

Время от времени я предлагал заночевать в одном из тех домов, где изначально намечались остановки, но проводник не соглашался и ворчал:

— Лучше не надо, это опасно — я чую. У вас, горожан, ни выдержки, ни здравого смысла ни на грош.

На четвертый день выглянуло солнце, но воздух был пропитан влагой. В лесу клубился пар, как в африканских джунглях. Мы почти на сутки отставали от графика. Проводник шел и шел, не зная устали, и постоянно держался настороже, я же еле тащился сзади, измученный и совершенно обессиленный. Больше всего на свете мне хотелось разуться. Ноги страшно распухли, и тяжеленные кованые ботинки, словно тиски, сжимали лодыжки. Сколько мог, я терпел и не просил о передышке, чтобы не раздражать проводника. Но наконец терпение и силы окончательно иссякли. Я робко тронул моего спутника за плечо и сказал:

— Прошу прощения, но я правда больше не могу. Мне нужно отдохнуть. Нельзя нам остановиться где-нибудь на ночлег?

К моему удивлению, проводник совсем не разозлился. Наоборот, отнесся ко мне с пониманием и сочувствием. Он дружески положил руку мне на плечо и сказал:

— Я знаю, как вы устали. Мне и самому нелегко, но до венгерской границы осталось всего километров двадцать. Постарайтесь собраться с силами!

— Да я бы рад! Но для меня сейчас что двадцать километров, что двести — все равно. Я просто не могу!

И тут его прорвало.

— По-вашему, все равно? — Он захлебывался от ярости. — Но я вам говорю: здесь нельзя останавливаться даже на несколько часов. Гестапо наверняка держит всю округу под наблюдением. Почем вы знаете, может, за нами следят? Может, только и ждут, чтоб мы где-нибудь объявились?

— По-моему, вы преувеличиваете опасность. Если вы все еще беспокоитесь, потому что другой проводник не вернулся, так мало ли какие были на то причины! А даже если его схватили, он мог ничего не выдать.

Он смерил меня красноречивым взглядом, будто жалел, что связался с таким, как я, и, пожав плечами, сказал:

— Ну как хотите. Здесь неподалеку словацкая деревня, можно переночевать в ней. — Потом умоляюще посмотрел мне в глаза и прибавил: — Но для этого придется пройти добрых десять лишних километров: пять туда и пять обратно.

— Не расстраивайтесь так, — сказал я, пытаясь улыбнуться. Мне не хотелось с ним ссориться. — Вы и сами спокойно отдохнете.

— Вряд ли, — хмуро ответил он. — Я успокоюсь, только когда мы снова тронемся в путь.

Километра два мы шли по тропинке в полном молчании. Ноги болели ужасно. Когда мы вышли на дорогу, я собрал все свое мужество, попросил проводника показать мне нужный дом и предложил такой план: я пойду туда один, переночую, он же, если считает это опасным, останется в лесу, а утром мы встретимся, где он скажет.

— Вы же знаете правила, — спокойно возразил он. — С первой минуты похода мы неразлучны. Мой долг, что бы ни случилось, оставаться с вами до самой Венгрии, а там препоручить нашим людям в Кошице.

И хоть я был обижен на резкость, с которой он отчитал меня за то, что я устал, но не мог не восхититься таким ответом. Он действовал разумно, как верный, дисциплинированный боец Сопротивления, с хладнокровием и мужеством, на какие мало кто способен. Еще час мы шли по твердой дороге. После того как столько времени мы, точно рабочие лошади, месили ногами вязкую грязь, это было просто счастьем.

Наконец за поворотом показались огни деревушки — до нее было рукой подать. Проводник подошел к высокому дубу на обочине и позвал меня.

— Являться в таком виде в деревню нельзя, — сказал он тоном вынужденной уступки. — Это маленькая деревня, нас заметят, пойдут разговоры.

— И что надо делать? — с готовностью спросил я, стараясь его задобрить.

— Снять рюкзаки, побриться, умыться, по возможности привести себя в порядок. Это приказ!

Мы стали искать ручей и скоро нашли его неподалеку. Легли на землю, наклонились над ним и без особого труда умылись и побрились. Потом выбрали приметное дерево и закопали под ним свои рюкзаки. Но оставить тут же бумажник с пленкой я не захотел — мне казалось, что я не смогу уснуть, если он будет не при мне.

Мы легко нашли халупу, где останавливались курьеры. Прежде чем постучать, проводник внимательно оглядел дом, дорогу и рощу, из которой мы вышли. Дверь открыл плотный коренастый крестьянин-словак. Он оказался приветливым, гостеприимным, но уж очень говорливым.

Мне хотелось только одного — раздеться и лечь спать. Но проводник был настроен иначе. Не успели мы расположиться у горячей печки, как он забросал крестьянина вопросами:

— Вы видели Франека? А когда слышали о нем в последний раз? Не знаете, что с ним?

Крестьянин расхохотался:

— Эй, эй! Не так скоро!

Потом поскреб в затылке:

— Значит, говорите, Франек…

Проводника бесила его медлительность.

— Да отвечайте же, ради всего святого! Когда вы последний раз видели Франека?

— Недели три назад, — неуверенно протянул крестьянин.

— И что он вам сказал?

— Да ничего особенного. Все шло хорошо. Он возвращался из Венгрии. А что, он попал в беду?

Проводник нахмурился, услышав этот наивный вопрос, и погрузился в раздумье. Видимо, Франек был тем самым его пропавшим товарищем, из-за которого он так тревожился. Хозяин вопросительно посмотрел на нас обоих, потом недоуменно тряхнул головой и, шаркая ногами, пошел на кухню, откуда скоро притащил водку, колбасу, хлеб и молоко. Я выпил стакан водки и с волчьим аппетитом накинулся на еду, проводник же едва прикоснулся к пище и рассеянно отхлебнул пару глотков спиртного. Крестьянин трещал без умолку. Я сказал, что мы хотим отдохнуть, и он показал нам, где лечь. Быстро раздевшись, я улегся в чистую постель, сунул под подушку драгоценную кассету и сразу заснул. Но не проспал и трех часов, как меня разбудил пронзительный крик, и тут же кто-то ударил меня прикладом по голове. Я был ошарашен, оглушен, и, прежде чем успел прийти в себя, двое словацких жандармов в форме сбросили меня с кровати на пол. В углу комнаты стояли и посмеивались еще два жандарма, немецких. Мой проводник корчился от боли с окровавленным ртом. Меня вдруг пронзила мысль о микрофильме под подушкой. На миг я оцепенел от ужаса. Но потом вскочил, метнулся к кровати и, выхватив пленку, зашвырнул ее в стоявшее возле печки ведро с помоями.