Разбойник - Керриган Берн

Глядя на плед, Фара впервые за ночь ощутила свою наготу.

– Нас связывает закон, – ответила она.

Дориан снова улегся на нее, а в его светлом глазе вспыхнул темный блеск.

– Нам обоим известно, сколько во мне уважения к закону. – Свой следующий поцелуй они разделили, улыбаясь, когда Дориан разложил корсет Фары в стороны и приподнял подол ее сорочки.

Изгиб ее спины, вероятно, еще больше распалил Дориана, когда она повернулась, чтобы он снял оставшуюся одежду с ее распростертого тела, открывая своему голодному взору последние ее секреты.

Его естество, скрытое за швами костюма, вдавилось в Фару, когда его рот вернулся к ее рту с такой жадностью, словно оазис начинался на ее губах, а не ниже, между бедер.

– Твои брюки! – вскрикнула Фара, когда он обнаружил что-то интересное на изгибе ее подбородка. – Они же влажные! – Она почувствовала, как они намокли, впитав влагу ее желания: трение создало более сильную, скользкую волну, за которой последовал шокирующий взрыв удовольствия, когда Дориан сильнее толкнулся в нее.

– Мне наплевать, – проворчал он, проводя большими пальцами по камешкам ее сосков, завладевая ее ртом и глотая ее ошеломленный крик, когда Блэквелл снова, а потом еще раз ткнулся в нее бедрами.

Ее ноги дрожали, живот сжался, а восторг, для которого у нее не было названия, растекся по ее конечностям огненным потоком.

– Это тебе нравится? – Он сделал это еще раз, и его собственный стон пророкотал у ее губ.

Нравится ли ей? Больше, чем клубничные тарталетки и неприлично вкусные десерты. Больше тех мгновений, когда он наблюдал за ней. Больше всего того удовольствия, что она когда-либо могла себе представить. Но Фара была не в состоянии сказать хоть что-то, поэтому просто прошипела «Да!», когда с ее мышцами стало происходить нечто такое, чего она еще не понимала.

С каждым его движением, каждым поцелуем восхитительное ощущение усиливалось, наэлектризовывалось, пока, не в силах удержаться, ее голова не уперлась в кровать, а ее бедра не приподнялись. Ее сердце бешено билось, разгоняя кровь по всему телу, а затем замерло, чтобы снова броситься в атаку.

Ей показалось, что она слышит свое имя. Фара понимала, что из ее горла вырываются какие-то непонятные звуки. Возможно, она выкрикивала слова, но не слышала их или, о боже, не помнила. Быть может, что-то бессвязное, что, находясь в экстазе, бормочут религиозные фанатики, потому что, конечно же, так оно и было. Ее пульс стал таким быстрым, что если она его не остановит, то увидит лицо бога, потому что это ее убьет.

Фара в отчаянии вцепилась в Дориана, впилась в него ногтями, силясь найти голос, потерянный в агонизирующем блаженстве освобождения.

– Не-ет! – Блэквелл отпрянул от Фары с яростным проклятием, оторвался от нее, чтобы встать над ее содрогающимся телом. Наблюдая за тем, как он срывает с себя галстук, Фара слишком поздно поняла, что натворила.

– Мне очень жаль…

Внезапно она оказалась в его лапах, безжалостные пальцы подтащили ее к изголовью кровати и закинули ей руки за голову.

– Я же сказал, чтобы ты ко мне не прикасалась. – Эти глаза, такие живые и выразительные всего каких-то несколько мгновений, опять стали такими, к каким она привыкла. Холодными. Расчетливыми. Безжизненными. С пугающей быстротой прижав одно ее запястье к затейливому изголовью кровати, он обвел взглядом комнату.

Когда его взгляд упал на кусок пледа, пледа Дугана, он усмехнулся, а затем потянулся за ним, используя его для того, чтобы привязать ее второе запястье.

Она ошибалась. Ей не увидеть лица бога, потому что она лежит под дьяволом.

Паника прорвалась сквозь насыщение. Он не понимал. Она не собиралась предавать его еще неопытное доверие. Ее тело больше не принадлежало ей, им овладело наслаждение, которое Дориан ей подарил.

– Дориан. Я…

Он зажал ей рот рукой в перчатке.

– Вот как должно быть, – сказал он.

Блэквелл пытался подавить тьму, грозившую погасить его желание. Он прошел какую-то демаркационную линию. Точку невозврата. Несмотря на то что его кожа покрывалась мурашками, а разум сжимался от чьих-то цепких рук, отвердевшая плоть меж его ног настаивала, чтобы он довел дело до конца.

Он затянул последний узел на ее запястье, а потом проверил его на крепкость, не отрывая руки от ее соблазнительного рта. Она не могла дотронуться до него. Не могла кричать. Не могла убежать.

Дориан глубоко вздохнул, сумев вернуть из бездны немного своей человечности.

Он решил не смотреть на нее. Если он увидит страх, то может проявить милосердие. Если он увидит готовность подчиниться, то может этим воспользоваться. Если увидит жалость… невозможно сказать, что он сделает. Сглотнув избыток слюны во рту и чувствуя, что его челюсть ноет от напряжения, Блэквелл уставился на ухоженные ногти своей жены-клерка. Повинуясь инстинкту, его губы накрыли ее указательный и средний пальцы, полускрытые пледом Маккензи.

Они были такими холодными в тепле его рта. Вздрогнув от неожиданности, они замерли.

А он получал удовольствие.

У нее был привкус соли, мускуса и… женщины. Дориан втянул ее пальцы глубже в свой рот, разделив их языком.

К его полному изумлению, она застонала и прикусила кожу его перчатки, ее бедра сжались и оторвались от кровати. Он выпустил ее пальцы, поводив губами по их кончикам. Едва освободившись, они сжались в крепкий кулак.

Блэквелл все еще не встречался с ней взглядом. Вместо этого все его существо сосредоточилось на покрытых золотом складках ее тела. Он продолжал зажимать ее рот рукой, опуская губы к ее уху и наблюдая за тем, как дрожит ее плоский живот.

– Я попробовал твою плоть, – предупредил он ее. – И хочу еще.

Ее дыхание стало прерывистым, а грудь раздвигалась с каждым отчаянным движением ребер. Соски дрожали, как маленькие розовые конфетки на бледных холмиках. Как и Фара, Дориан был шокирован собственными словами, но не удивлен.

Еще час назад сама мысль о любом человеческом контакте вызывала у него отвращение.

Но это же Фара. И он дал ей обещание.

Его тело реагировало на нее так, как ни на какое другое. При виде ее освобождения он едва не лишился рассудка.

Если бы только она не прикасалась к нему. Если бы у него не возникло ощущения, что его кожа охвачена огнем, а каждая полученная им рана снова открылась, и он чувствовал при этом, как кровь стекает по его израненной плоти, борясь с интенсивностью его плотского желания.

Для того чтобы добраться до ее лона, он должен был отпустить ее рот.

– Не говори ни слова, иначе я заткну твой рот кляпом, – сказал он.

Господи, он же настоящий монстр! Но Дориан знал, что не сможет отказать ей, если она взмолится о пощаде. Но он же предупреждал ее, не так ли? До того, как она заявила, что ей нужна эта ночь.