Есенин - Виталий Безруков

— Но там же действительно нет женских ролей, Зиночка. — Голос его охрип. — Там одна политика. Бунт… мятеж… — Они немного помолчали. Вдруг Мейерхольд повернул голову в сторону двери, вскочил, быстро подошел к ней и резко распахнул. Выглянул в коридор, прислушался. — Мне показалось, кто-то стоит за дверью! — смущенно пробормотал он.

— Бонна с детьми в детской, Мария Афанасьевна — глухая, — засмеялась Райх, глядя на испуганное лицо мужа. — Что с тобой, Всеволод, ты становишься такой мнительный! Так что «Пугачев»? — Она легла на диван, красиво положив голову на обнаженную руку. — Это же твоя тема — революция… подъем масс, как у Пушкина.

— Нет, Зиночка, как раз не как у Пушкина, — ответил Мейерхольд, не замечая соблазнительной позы жены. Он взял было трубку, но увидев, что та погасла, достал из деревянной папиросницы папиросу, нервно закурил. Сделав несколько глубоких затяжек, он сказал, не глядя на Райх и озадаченно потирая пальцами лоб: — Я тут, Зиночка, такое обнаружил у Есенина в его «Пугачеве»! Такое! Странно, как это власти не заметили и позволили напечатать!

Тревога Мейерхольда передалась и Райх. Она резко села:

— Что за крамолу ты нашел у Сергея?! Не томи, Севочка!

— Это очень серьезно! — Мейерхольд потушил папиросу, раздавив ее в пепельнице, достал из портфеля есенинского «Пугачева» и подсел вплотную к жене, открыв заложенную бумажкой страницу. — Вот тут читай, где я карандашом подчеркнул… потом сотру, мало ли что.

Зинаида прочла вслух:

Оттого-то шлет нам каждую неделю

Приказы свои Москва!

…………………………………………………….

Пусть знает, пусть слышит Москва —

На расправы ее мы взбыстрим.

— И наконец, мятежник Караваев, — Мейерхольд открыл другую закладку, — в ответ на реплику Пугачева о том, что нужно иметь крепкие клыки, вздыхает:

И если бы они у нас были,

То московские полки… —

Мейерхольд сделал ударение на «московские», —

Нас не бросали, как рыб, в Чаган.

Мейерхольд поглядел на жену:

— Поняла, Зиночка?!

— Нет! Ничего не понимаю, объясни!

Мейерхольд медленно, растягивая каждое слово, чтобы было понятнее, прошептал:

— Сергей умышленно искажает историю пугачевского бунта… Ну, Зиночка, вспомни царский двор Екатерины! Правительство было где? — стал он ей, как ребенку, задавать наводящие вопросы. — Ну? В Петер…

— В Петербурге, — все еще не понимая, согласилась Райх.

— Стало быть, и приказы, и войска не мос-ковс-ки-е!

— Но это же просто незнание истории, Всеволод! — запротестовала Райх. — Ты же знаешь, какое образование у Есенина — церковно-приходское.

— Нет-нет-нет, Зиночка! У Есенина знаний побольше, чем у некоторых с университетским образованием! Это он умышленно написал, — убежденно проговорил Мейерхольд.

— Где же тут злой умысел? Ну, Москва? И что? — заспорила Райх, вставая с дивана.

— А то, — Мейерхольд снова понизил голос, — что наше советское правительство в Москве — вот что сразу бросается в глаза. Есенин в своем «Пугачеве», — он, оглянувшись на дверь перешел на шепот, — отразил Антоновское восстание в Тамбове. Удивляюсь, что эту «историческую ошибку», как ты сказала, до сих пор не заметил ни один из «литературоведов» ВЧК! И вот еще… Сядь, прочти сама. В монологе Бурнова читай.

Райх присела на диван.

«Луну, как керосиновую лампу в час вечерний, зажигает фонарщик из города Тамбова», — торопливо прочел он ей сам, не дожидаясь, пока она найдет нужные строчки. — И в других монологах разгромленных повстанцев слышен стон, который прокатился по Тамбовской губернии после того, как Тухачевский смел с лица земли несколько сотен деревень с восставшими крестьянами… Вот еще этот монолог прочти. — Мейерхольд отдал ей «Пугачева», а сам встал и закурил папиросу.

Нет, это не август, когда осыпаются овсы,

Когда ветер по полям их молотит дубинкой грубой, —

начала по-актерски громко, с выражением читать Райх. Мейерхольд испуганно приложил палец к губам.

— Потише, Зиночка, твой голос и за стеной услышат, — умоляюще улыбнулся он жене и отошел к окну.

Мертвые, мертвые, посмотрите, кругом мертвецы,

Вот они хохочут, выплевывая сгнившие зубы.

Сорок тысяч нас было, сорок тысяч,

И все сорок тысяч за Волгой легли как один.

— Именно сорок или пятьдесят тысяч уничтожил Тухачевский, занимаясь умиротворением восставших, — уточнил Мейерхольд, задумчиво глядя в окно.

— Ужас какой! И Сергей, ты считаешь, про это написал? — спросила Райх, потрясенная таким открытием.

Мейерхольд повернулся к жене и утвердительно кивнул головой:

— Он гениально зашифровал! Для потомков. Хочет донести правду. — Пройдясь по кабинету, после недолгого раздумья поставил точку: — Если в театре, Зиночка, это все оживить… Представляешь, к чему может привести подобная ассоциация пугачевского бунта с его подавлением из Москвы! Нет, Зина, я на это не пойду! У нас маленькие дети, в конце концов!

— Надеюсь, ты ни с кем не поделился своим открытием? — Зинаида подошла к письменному столу, нашла резинку и стала тщательно стирать карандашные пометки, сделанные Мейерхольдом.

— Господь с тобой, Зиночка! Только тебе! — Он благодарно обнял жену за плечи. — Но боюсь, если я догадался, то почему и другие не смогут?

— Другие не смогут, только гений может понять гения! Как же ты ему откажешь? — спросила Райх, сдувая катышки со страниц. — Для Есенина это будет тяжелым ударом. Он рассчитывал на тебя!

— Придумаем что-нибудь, — пожал плечами Мейерхольд. — Скажу, что мой творческий метод бессилен пред есенинской трагедией. — Он вопросительно поглядел на Райх, словно проверяя, как она отнесется к такому объяснению, но лицо Райх было холодно, непроницаемо.

— Какой ты у меня умный муж, Севочка! Символично звучит в твоих устах: «пред есенинской трагедией». «Есенинская трагедия» — трагедия крестьянина в цилиндре? — Лицо Райх стало совсем чужим. — Ты глубоко прав, мастер! «Пугачев» — трагедия не для сегодняшнего дня. — Она захлопнула есенинского «Пугачева», открыла стеклянные дверки книжного шкафа и спрятала его среди томов собрания сочинений Пушкина. Потом молча вышла в детскую, плотно прикрыв за собой дверь.

Оставшись один, Мейерхольд долго ходил по кабинету и курил одну папиросу, прикуривая от другой.

«Сколько уже прошло, как они расстались… а она по-прежнему любит Сергея! Иначе бы не встречались тайком. Что делать? Если они снова сойдутся, она погибнет. Имею ли я право допустить это? У нее дети. И я законный муж, в конце концов. Надо что-то предпринять».

На полке купе салон-вагона лежит Есенин и, закрыв глаза, поет с надрывом во весь голос: