Дом сестер - Шарлотта Линк

— Пока, малышка. Постарайся наконец поправить здоровье!

Это была фраза, которую Фрэнсис уже несколько месяцев говорили все, и прозвучала она как-то механически. На минуту девушка задумалась, стали бы люди произносить это свое «постарайся наконец поправить здоровье!», если б она вдруг стала толстой матроной с розовыми щеками, сидела бы в кресле-качалке и прекрасно себя чувствовала. Но эта мысль не вызвала у нее улыбки.

— Скоро увидимся, — пообещал Джордж. — Береги себя!

Ей удалось ответить что-то подходящее и поблагодарить за визит. Затем она сказала Маргарет, что это был действительно замечательный день, но она хотела бы подняться наверх и лечь, потому что у нее болит голова. Ее неудержимо тянуло в свою комнату — в покой и темноту. Побыть одной, думала она, только побыть одной. Подальше от всех этих обеспокоенных взглядов и мучительных вопросов…

Фрэнсис поднялась к себе в комнату и энергично закрыла за собой дверь. Снова посмотрела в окно на небо. Уже смеркалось, но оно было еще зеленовато-голубым. Дождь перестал, ветер разорвал пелену облаков. На западе вспыхнул последний красный отблеск заката.

Она пристально смотрела на плывущие облака, потом решительно подошла к окну и задернула гардины. Неспокойный вечер и будто стеклянное небо очень напоминали ей Уэнслидейл, и это было больше, чем она могла сейчас вынести. Иногда ей казалось, что ее здоровье подтачивается в том числе и тоской по дому.

Фрэнсис легла на кровать в чем была, даже не сняв обувь. Она чувствовала себя такой измученной, что уже через несколько минут уснула. Когда же проснулась, в комнате было совершенно темно; исчезла даже узкая полоска света, пробивавшаяся в комнату между гардинами. Ощущая себя разбитой, Фрэнсис села в кровати. Ей показалось, будто ее что-то разбудило, но она не поняла, что именно. И только когда раздался осторожный стук в дверь, осознала, что именно этот звук проник в ее сны.

— Войдите, — сказала Фрэнсис.

Дверь открылась, и в комнату вошел Филипп.

Сначала она увидела лишь черную тень, которая резко выделялась на фоне освещенного коридора. Молодой человек остановился, не решаясь войти.

— Фрэнсис? — позвал он ее наконец.

Она включила ночник, который распространял приглушенный свет под сиреневым шелковым абажуром.

— О, Филипп!.. Который сейчас час?

— Уже полночь. — Он говорил вполголоса. — Я хотел только… я хотел только еще раз увидеть вас. Мне показалось, что вы весь день не очень хорошо себя чувствовали.

Фрэнсис смахнула волосы со лба.

— А когда я чувствовала себя хорошо? — спросила она со смирением в голосе. — Иногда мне кажется, что это несчастное бессилие не кончится никогда.

Филипп вошел в комнату, осторожно закрыв за собой дверь.

— Я боюсь разбудить Маргарет, — объяснил он.

Тетя никогда не одобрила бы его присутствие в комнате своей племянницы в такой час, Фрэнсис это знала, но нормы приличия ей самой с некоторых пор были безразличны.

Она кивнула.

— Да, я тоже не хотела бы нарушить ее сон. Она и так уже много натерпелась со мной.

— Вы не должны это так воспринимать. Она любит вас и не считает обузой.

— Н-да, — процедила Фрэнсис.

Филипп беспомощно стоял посередине комнаты.

— Вы уже… я имею в виду… открытку… Вы ее уже прочитали?

— Конечно. — Она попыталась вспомнить, что он ей написал. Что-то о мечте мира и о двух людях, которые нашли друг друга…

— Марло, — сказал Филипп. — У него изумительный язык, вы не находите? Я особенно люблю тот фрагмент, который я вам написал. Менелай блуждает по пылающей Трое и наконец встречает Елену. Их чувства противоречивы и сбивчивы. Десять лет… что знает он о том, что у нее в душе? Возможно, она любит другого. Может быть, она любит Париса, который ее похитил…

Фрэнсис стала перебирать свои скудные знания в области греческой мифологи и в итоге поняла, что со школьных времен мало что осталось в ее памяти.

— Но потом, — продолжал Филипп, — он видит, что это его Елена. Что бы ни было, важен только момент, когда ты вновь обретаешь потерянное. Они оба пережили несчастье, и вокруг них бушует ад. Но они одержат победу.

Фрэнсис задавалась вопросом, почему он ей это рассказывает. На ее взгляд, его рассказ звучал слишком романтично и был оторван от реальной жизни. Она попыталась вспомнить, чем закончилась история Менелая и Елены, но ей ничего не пришло в голову. Да и шла ли вообще об этом речь?

Филипп задумался над своими словами, но потом вернулся в реальность. Он, кажется, снова увидел Фрэнсис и комнату, окутанную слабым светом, полную теней и тайн, где ощущался запах лаванды, которую Фрэнсис в знак воспоминаний о Кейт хранила в шкафу в маленьких ароматических подушечках. В его глазах было своеобразное выражение, которое Фрэнсис не могла понять.

Неожиданно Филипп подошел к ней, сел на край постели и взял ее руки.

— Я мог бы тебе помочь, — сказал он, — я мог бы тебе помочь со всем справиться. Ты пережила самое страшное. Я знаю, что ты чувствуешь. Поэтому я могу…

— Ты этого не знаешь, — перебила его Фрэнсис. Она хотела освободить свои руки, но он крепко держал их в своих. — Ты не можешь этого знать. Никто не может.

Она невольно тихо застонала, вернувшись к воспоминаниям. Мрачный подвал. Стул. Люди, которые крепко держат ее, которые всем своим весом давят на нее, чтобы удержать. Веревка вокруг тела. Грубые руки, схватившие ее за челюсть, чтобы открыть ей рот. Ужасный шланг, который они проталкивают ей в горло. Фрэнсис снова почувствовала, как ее душат тошнота и панический страх.

— О боже, — прошептала она. Слезы выступили у нее на глазах и побежали по щекам. — Это было так страшно… Так больно…

Филипп притянул ее к себе.

— Знаю.

— Я думала, что умру.

— Да. Я понимаю тебя.

— Думала, они меня убьют, и никто мне не поможет… Никто мне не поможет!

Успокаивая, он гладил ее по волосам. Его руки были мягкими, несущими утешение.

— Я чувствовала себя такой беззащитной… Я не могла пошевельнуться. Пыталась бороться, не хотела просто смириться. Но ничего не могла сделать. Вообще ничего не могла сделать!

Слезы текли ручьем. Впервые с того дня Фрэнсис по-настоящему плакала. Это была не просто пара беспомощных слезинок из-за скверного самочувствия. Это были настоящие рыдания, идущие из глубины. То оцепенение, что сжимало ее, ослабло. Словно вскрылась рана и из нее вытек яд, пожирающий тело.

— Но самым худшим была не боль, даже не страх смерти и тошнота. Самым страшным было то, что они делали. Что они меня держали и… Это было подобно насилию. Так я себя чувствовала. Так я чувствую себя сейчас. Облитой грязью и униженной.