Теперь или никогда - Яна Горшкова

– Если он будет себя хорошо вести, – оскалилась она, – то получит вид на жительство. А если нет… – и изобразила лицемерный вздох. – Лорд Конри сказал, что я могу поступить со Святошей на мое усмотрение.

– Если мой совет не покажется вам неуместным, моя дорогая, я настоятельно рекомендую вам от него избавиться, – поморщился ролфи. – И будьте осторожны. Судя по всему, у Святоши имеется некая болезненная и навязчивая страсть к женщинам в военной форме.

– Даже так? – подозрительно нахмурилась Грэйн.

«Конри, эт-то еще что за дерьмо?! Во что ты меня втравил?»

Наученная разнообразным и не слишком приятным опытом, эрна Кэдвен загривком чуяла какую-то гадость в неповторимом стиле лорда-секретаря. Но ведь пока не проверишь, не узнаешь.

– В городской суд, сержант, – решительно приказала она терпеливо ожидавшему у дверей охраннику.

В конце концов, дерьма, дерьмовей приснопамятного капитана Нимрэйда, даже лорд Конри придумать не сможет.

Появление в здании городского суда Индары ролфийской офицерши с двумя могучими сержантами охраны и двумя же пухлыми мешочками, опечатанными алым сургучом с Бегущим Волком, встряхнуло все это упорядоченное и унылое царство конфедератского правосудия подобно тому, как если бы на рейде встал боевой корабль класса «Княгини Лэнсилэйн» с парочкой фрегатов поддержки и шарахнул салют всеми батареями. Во всяком случае, пока Грэйн маршировала по коридорам и лестницам, звякая саблей и стуча подкованными сапогами (а следом громко топали сержанты), судейские успели всполошиться не на шутку. Про «прекрасную перемену в составе ролфийского посольства» уже успели написать в газетах, так что операция «Святоша» шла именно так, как задумано: с шумом, грохотом, под барабанный бой и с развернутыми знаменами. Чтоб даже самые незаинтересованные лица в Индаре смогли узнать, что ролфи со свойственной им прямолинейностью вытаскивают своего проштрафившегося шпиона из тюрьмы – и денег не жалеют.

Зато сама процедура «выкупа» оказалась будничной до безобразия. К агенту кредитора отправили посыльного, и, пока длилось недолгое ожидание, Грэйн успела выпить неизменной кадфы и притом не поморщиться, а также – коротко ответить на расспросы чиновников.

– Кем вы приходитесь упомянутому ир-Апэйну, сударыня? – в третий раз тщательно перепроверив предъявленные Грэйн бумаги и разве что не обнюхав печати, спросил секретарь судьи, занося перо над постановлением.

– Теткой, – гавкнула ролфийка и тотчас уточнила, не скрывая презрительной гримасы: – Двоюродной. Сводной. По матери. К сожалению, о существовании сего родственника я узнала совсем недавно.

«И еще двести лет не узнавала бы», – откровенно читалось на хмуром лице ролфи.

Судейский понимающе кивнул. Родство с должником и картежником не может радовать никого, а уж если вспомнить, как эти бешеные ролфи грызутся между собой… О-о! Несчастному арестанту можно даже посочувствовать.

– Надеюсь, сударыня, что, будучи на вашем попечении, господин ир-Апэйн не доставит больше хлопот… э-э…

– Увер-ряю вас, – Грэйн клацнула зубами и кивком приказала охраннику выложить на стол мешочки, – вы о нем больше не услышите.

Ролфийское серебро сменило владельца, а эрна Кэдвен цапнула со стола свежезаполненное постановление об освобождении. Теперь Святоша, он же «Удэйз ир-Апэйн», принадлежал посвященной эрне лейтенанту Грэйн Кэдвен со всеми потрохами. Оставалось только отправиться в долговую яму и забрать покупку.

– Когти Локки, ну и имечко… – покачала головой ролфийка, усаживаясь в закрытый экипаж вместе с молчаливыми охранниками. – Удэйз! Хе! Вам приходилось слышать подобное, почтенные?

Один из гвардейцев молча покачал головой, а второй пробурчал:

– Чего же ждать от смеска, посвященная? Небось сам себе и придумал… Вы, эрна, сами-то из кареты не выходите, больно много чести. И запашок от него будет, после тюрьмы-то…

– К сожалению, сержант, я должна прибыть за своим подопечным лично, – вздохнула Грэйн. – Вот и поглядим, что там за «Удэйз».

Еще несколько лет назад он бы с ума сошел от стыда и позора, очутившись в долговой тюрьме среди безрассудных гуляк, неуемных игроков и неудачников всех мастей. Но, видимо, правы эсмонды, когда без устали твердят: «Человеческая природа такова, что морально опускаться проще, чем взбираться вверх по духовной лестнице». Всеми уважаемый тив, доверенное лицо Эсмонд-Круга, владелец премиленького домика в живописной местности, собственного выезда и стабильного дохода, и предположить не мог, что так быстро скатится вниз. Лишение сана, отлучение от магии, изгнание и бедность – не повод превращаться в полное ничтожество, но за восемь месяцев сидения в тюрьме Удаз уверился, что окончательно пал. Делать здесь все равно было нечего, кроме как играть в карты и насмехаться над перепуганными новичками. Умение играть, по большому счету, спасло Апэйна от голодной смерти, потому что кредитор оплачивал его содержание нерегулярно, а у администрации долговой тюрьмы лишних средств не было. Играли на хлеб и эль, и до следующей проплаты кое-как хватало. Раз в месяц посольство передавало скромную посылку с бельем и книгами. Словом, Удазу пришлось несладко. Как правильно говорят мудрецы, зарекаться от нищеты и тюрьмы не должен никто. Тив Удаз, само собой, зарекался. А вот нищий узник Удэйз ир-Апэйн – уже нет. Одно радовало: с тех пор как отменили телесные наказания за невыплаченные долги, переносить тяготы заключения стало значительно проще. Ручные и ножные колодки мало кому по душе.

По сути, это страшно, когда все мысли только о еде, все заботы сводятся к выбору простака, кого можно обобрать на кружку кислого эля, а ловля блох и раздача пинков – единственное развлечение. Даже игра не радовала, даже фантазии об огненной ролфийке не приводили к естественной разрядке. Временами Удаз ловил себя на мысли, что постепенно превращается в животное, вроде мула, впряженного в колесо водокачки, и вскоре он совершенно утратит способность мыслить и чувствовать как человек. И, в принципе, бывшему тиву стало уже все равно. Животное так животное, лишь бы кормили и хоть иногда чистили клетку. Живут же как-то несчастные твари в зверинцах, а люди – твари поизворотливее.

Утро не предвещало изменений в участи. И обитателям клетки-камеры плевать было, что оно выдалось таким солнечным и светлым. Ночью сволочь-надзирающий забыл протопить печку между двумя отделениями, а толстые стены узилища не успели еще как следует прогреться, а потому холод в камерах стоял жуткий – сырой такой, нездоровый, отнимающий не только силы, но и последние остатки человечности у арестантов. Драка приключилась из-за одеяла, когда паренек, проигравший в карты не только наследство, но и двух малолетних сестер, отказался добровольно пожертвовать свое покрывало для согревания могучего тела разорившегося торговца овцами.

– Отвали, скотоложец! – верещал картежник. – Тут тебе не отара!

За намеки на излишнюю любовь к бяшкам торгаш вознамерился превратить самого наглеца в коврик и так рьяно принялся утрамбовывать парня ногами, что на вопли сбежалась охрана. И в итоге досталось всем обитателям камеры, даже тем, кто продолжал спать. Били в индарской тюрьме короткими дубинками, обтянутыми кожей. Поэтому, когда драчунов утихомирили, весь пол был залит кровью. Смывали ее опять же ледяной водой, отчего теплее не стало никому – ни картежнику, ни торговцу.