Созвездие Овна, или Смерть в сто карат - Диана Кирсанова

– Так это были Алкины туфли и вообще – все вещи?! – ахнула я.

– Да. На эту мысль меня натолкнули скрученные в клубок колготки, о которых тоже поведала Надежда. Положим, в узелке «на смерть» еще могут лежать не очень новые туфли, юбка и свитер; но уж колготки-то или чулки для этих целей любая бабушка положит новые.

– Значит, пособником убийцы был Пашка… – задумчиво протянул Антон. – Но тогда его… Тогда надо его…

– Арестовать? – подхватил Бугаец, немного подумав. – Да, конечно. Только это будет очень трудно сделать. Помните следы поспешных сборов в доме? Девяносто шансов из ста, что Пашка ударился в бега. Куда вы спрятали сына, подследственный? – спросил он у понуро сидевшего мужчины.

Тот поднял голову и впервые за все время ухмыльнулся:

– А вот уж этого… вот вам!!!

И он показал всем нам крайне неприличный жест.

* * *

…Пашку арестовали две недели спустя в соседнем городе. Он ходил по дворам, спрашивал, не сдает ли кто комнаты – и одна из бдительных старушек, напуганная вороватыми Пашкиными повадками, запустила подростка в квартиру и, заперев его там, кинулась за участковым.

Труп Руфины Нехорошевой, вернее, то, что от него осталось, нашли в бадье с негашеной известью возле строившегося клуба – это место указал подросток. Известь почти полностью разъела тело, и извлеченные останки даже не удалось со стопроцентной точностью идентифицировать.

Именно это обстоятельство, а также то, что ко времени суда в живых не осталось никого, кто бы мог убедительно, на основании имевшихся улик доказать, что Пашка был помощником убийцы, вынудило суд оправдать его полностью.

А Ивана осудили на восемь лет. Он-то признался – в убийстве своей жены.

– Я казнил ее, – сказал он в своем последнем слове. – Когда я узнал, что она убила мою мать и сделала убийцу из моего сына, я судил ее и казнил. Ее собака бросилась на меня – и я зарубил ее.

Так разрешилась загадка с гибелью Аллы – с самого начала никто из нас не верил, что это было самоубийство. Сам Иван, как оказалось, испытал от своих слов настоящее облегчение.

Но оставалась еще одна, последняя тайна.

* * *

– Зачем вы это делали? – спросила Ада у невысокой сгорбленной женщины с очень полными, словно бы раздутыми ногами, когда та, неловко шаркая, вышла из зала суда, где Ивану объявили приговор.

Валентина, удерживая под подбородком концы черного платка, смотрела на нас безо всякого выражения. Было холодно; ветер сыпал на нас остатки листвы с уже почти что голых деревьев. Закутанная в черное фигура Валентины на фоне траурной погоды смотрелась символично.

– Зачем? – повторила Ада. – Ведь была же какая-то цель, иначе вы не стали бы целый год методично запугивать молодую женщину! Ходить под окном в белой одежде, как привидение, требовать, чтобы она умерла… Писать на стене дома кровавые надписи – кстати, где вы брали кровь? Курицу резали? А виселицы, на которые натыкалась Алла, – это тоже ведь ваших рук дело! Проделать все это незаметно можно лишь тогда, когда живешь совсем рядом… Так зачем?

Ничего не ответив ей, Валентина отвернулась и, шаркая опухшими ногами, пошла вперед – мы видели только ее широкую спину.

– Вы мстили ей! – негромко сказала Ада в эту спину. Валя вздрогнула, остановилась, но так и не обернулась. – Мстили ей за своего погибшего ребенка… Двенадцать лет тому назад у вас не стало дочери – она погибла под колесами грузовика, но не шофера этой машины вы стали винить в Оленькиной смерти. Вы считали, что во всем виноват врач, по недосмотру поставивший девочке неправильный диагноз: если бы не он, то дочь уже была бы здорова, думали вы, и ей не пришлось бы в тот день ехать в город на лечение, и ничего бы не случилось. Виновными в гибели Оленьки вы посчитали медиков, допустивших врачебную ошибку. И когда вы узнали, что по вине Алки, которая когда-то работала в поликлинике, тоже погиб ребенок, подросток, вы решили отомстить. И стали пугать ее, пытаясь подтолкнуть Аллу к самоубийству.

В конце этой речи Валентина медленно обернулась к нам – на бледном лице горели красные пятна.

– Да, – сказала она и вдруг счастливо улыбнулась. – Она тоже умерла. Умерла! Жизнь – за жизнь… Это справедливость, согласитесь?

* * *

– Так, значит, ты говоришь – тощая корова не то же самое, что пухленькая кошечка? – хищно спросила я, разглядывая витрину кафетерия – сюда после долгих уговоров почти волоком втянул меня Антон.

Напряжение последних дней сказывалось: все заботы о красоте собственной фигуры отступили перед пьянящим сознанием того, что мы просто живы. Черт возьми! Мы живы и можем делать все, что захотим!

А больше всего мне хотелось ТУПО ПОЖРАТЬ.

– Так или нет?!

– Так, – ухмыльнулся Антошка.

– А ты, значит, любишь именно пухленьких?

– Угу, – приятель нахально шлепнул меня пониже спины. – Люблю, когда у женщин есть за что подержаться. А то вы все взяли моду – превращать себя в кусок колючей проволоки. Из-за ваших дурацких диет руки о вас можно поранить!

– О меня не поранишь, – пообещала я счастливым голосом и нацелилась на самый большой и замечательно вредный для фигуры кусок торта со взбитыми сливками. – У меня будет за что подержаться, честное слово!!!

Спустя минуту я восседала за заставленным всякой снедью столом и поглощала расставленную вокруг меня вкуснотищу со скоростью уничтожителя деловых бумаг. Антон только довольно крякал и ухмылялся, глядя прямо мне в рот – что меня совершенно не смущало.

– Вкусно?

– Сытно! – Обеими руками я прижала к губам салфетку и вздохнула, оглядев опустошенные тарелки.

Чем больше тарелок – тем меньше еды…

– А странную все-таки записку носил с собой этот Ромуальдис – хотя мне проще всего называть его Одноглазым… – задумчиво сказала я, пока мы ждали официанта. – «Посмотрите на фотографию: она все знает!» – повторила я строки из найденной в кармане у Одноглазого записки. – Какая-то глупость! Ничего я не знала! И зачем ему только понадобилось за мной таскаться?

– Ты пообещала своим читателям, что будешь следить за развитием этой истории, – сказал Антон и вложил в папочку со счетом несколько бумажек. – Вот он и подумал, что, если не спускать с тебя глаз, ты поможешь ему собрать доказательства для продолжения шантажа. А записка странная – потому что он просто не очень хорошо владел разговорным русским языком. Помнишь – все, кто общался с этим человеком, обращали внимание на его странную речь? «Посмотрите на фотографию: она знает все необходимое для того, чтобы вычислить убийцу!» – вот что, скорее всего, хотел сказать Одноглазый.

– В сущности, он был не так уж далеко от истины, – заметила я.

И Антон со мной согласился.

* * *

Остается рассказать самое последнее – и самое важное.