Осень призраков - Юрий Некрасов

Миры, воздух, капли воды, холод и боль сталкивались в ее теле, рвали кожу и слух, резали глаза и разлетались, как бильярдные шары, взрывая голову.

Кристина помнила маму. Почему-то отдельно всплыл ее голос, он требовал чего-то ужасного. Обижал? Проклинал? Слезы жгли глаза, и тут Кристина вспомнила темный парк. Кто-то преследовал ее.

– Я помогу тебе, – шептала Барбара, придвигаясь ближе. Теплый знакомый голос. Кристина хотела закутаться в него, заткнуть уши и посидеть так, сгребая уют внутри себя в большущую кучу и строя из него шалаш, волшебное убежище, которое обнимет ее. Как мама. Мама? Где ты?

Тьма, что клубилась в голове у Кристины, понемногу рассеивалась, оседала, пряталась меж корней ее сознания, отползала в черную дыру. Кристина вспомнила, как нырнула в нее. Кто позвал ее оттуда? Она хотела кого-то спасти?

– Нам нужно идти, – Барбара оказалась настолько близко, что Кристина чувствовала ее дыхание на своей шее. – Можно, я тебя обниму?

Барбара касалась ее легко, едва ощутимо, подкрадывалась, делала все, чтобы не спугнуть. Кристину била крупная дрожь. Прикосновения мучили и ласкали одновременно. Кожа Кристины стонала. Барбара заключила ее в клетку объятий, Кристина расплакалась, но не сопротивлялась. Память швыряла в лицо рваные кадры: автобус… разоренная клумба… детская кроватка… проволока! Тусклый свет резал глаза. Кристина видела одни только тени.

Мрак внутри отступал, скрывался, не прощаясь, затягивал узелки на памяти, метил и оставлял под кожей воспоминания о траурных и торжественных прикосновениях свиты. Кристина уже скучала по ним. Мокрицы и тараканы никогда не оставляли ее одну. От рук Барбары исходил жар. Кристина вспомнила ее голос: «Стой! Дура! Стой! Что ты творишь?» Смысл слов еще ускользал, но настроение, удар читался явно. Кристина попыталась освободиться. Барбара держала крепко.

Сознание – дом на множестве опор – дало трещину, покосилось. Сквозь дыры в фундаменте оскалились химеры. Кристина закричала, и голос порвал наваждение Барбары, пол под ними рухнул, и они повисли над бездной. Но Барбара продолжала сжимать ее в капкане рук и шептала, уговаривала, врала дальше и дальше, как паук, заматывая Кристину в паутину лжи.

Пансионат испортил Кристину под себя. Сюда не привозили по ошибке, только по правде, сговору или роковому стечению обстоятельств. Приют брал лишь по-настоящему больных детей. Заглянувших за край. Отпивших из ладони лесного эльфа. Сдвинутых, как посуда, из разных, не всегда человеческих, сервизов, одновременно выставленных на стол.

– Нам нужно идти, – повторяла Барбара, прижимая к груди бьющееся тело. Ей всего-то нужно набросить петлю. – Не противься, милая, пожалуйста! Поверь мне. Здесь плохо! Очень плохо. Нам надо идти. Идти. Там станет… хорошо. Лучше!

Кристина сжалась, обмякла и вдруг рванулась всем телом. Запястья, которые Барбара протолкнула сквозь резиновую скакалку, выскользнули. Кристина села и почти членораздельно зачастила, вываливая изо рта огрызки слов.

– Иее ада! Иее ада! Иаа ама айю! Ама айю! – взгляд метался по комнате, пытаясь нащупать Барбару. – Ама фойду! Самма! Самма!

Барбара спрятала скакалку и отступила к двери. Скрип сорвался с петель и полетел по больнице предупреждать – идут! Пустые комнаты, палаты и залы насторожились, затаили дыхание и приготовились к приему гостей. Зло нетерпеливо ерзало в могиле.

Пансионат держался изо всех сил.

Ему хотелось спустить с цепи всю свору, наброситься тысячей шепелявых теней, разыграть новую драму, еще более кровавую и жестокую, залить ступени и ворчащий паркет видениями и пророчествами, таиться за каждым углом, выть и выскакивать, но время баловства вышло. Карнавал закончился. Глупцы сами шли куда нужно.

Кристину хватило на несколько сбивчивых шагов вдоль стены. Силы покинули ее, пришлось опереться на руку Барбары. Она закрыла глаза и проделала весь путь по памяти. Сейчас это была вовсе не та дорога, которой она принесла Кристину в душевую. Мир сдвинулся. Ночь перетасовала времена и маски. Пустая каморка за гимнастическим залом могла превратиться во что угодно. Барбара увидела пасть, закованную вентиляционной решеткой. Наваждение встало стеной, Барбара зажмурилась, но образы продолжали мельтешить перед внутренним взором, один другого ужасней, безумие достигло апогея, когда обнажило перед ней кости того, что сгнило в больничной земле. Барбара упала, видения накрыли ее с головой и ушли так же резко, как нахлынули. Кристина сидела у ее тела и молча гладила Барбару по голове.

Тело помнило каждый поворот, за годы здесь ничего не изменилось, разве что тысячи прикосновений вылущили перила и глубоко стерли ступени. Барбара раздувала ноздри, невольно пытаясь уловить тончайший, присущий только этому месту запах. Она не сумела бы назвать его. Однако нащупав, плыла следом, как рыба, послушная приманке.

Из комнаты охраны звучал джаз. Он сбежал из-под плотно притворенной двери и разлился по коридору, как лужа воды. Пластинка гуляла, голос заикался и тянул гласные.

Тот самый день.

Барби улыбнулась, сгорая от счастья, и открыла глаза. В окна бил рассвет. Больница спала и видела исчезающие сны. На Барби серый мальчишеский костюм. Он ей откровенно не по росту. Брюкам не хватает длины, ноги торчат едва ли не по середину голени. Морковные гольфы. Только один мальчик носит такие. Краем глаза Барби видит, что ее руки сплошь усеяны мелкими бородавками. Барби морщится. Она помнит бархатистую гладкость этой кожи цвета зрелых каштанов. Что с ним стало?! Несмотря на тепло, идущее от батарей, спина покрыта мурашками. Левая ладонь, вот куда не сумел пробраться озноб. Сара идет с ней, рука в руке. Спустя двадцать с лишним лет они встретились.

– Куда?.. – начинает Барби. Но Сара – тсссссссс! – шагает вперед и накрывает ее губы тонкими пальцами. Запах. Барби слышит его необычайно сильно. Погружение в миг настолько глубокое, что голова идет кругом. Барби знает, что ведет Кристину по коридорам брошенной больницы и в то же время буквально через пару минут разденет Сару, та не станет перечить, уложит ее на бок, лицом к стене, стянет щиколотки полотенцем, ляжет позади нее, упрется коленями в спину и натянет удавку. Сара захрипит, лицо нальется кровью и почти мгновенно отдаст краску. Тишина лопнет и залепит уши. Руки Барби задрожат. Она усомнится и ослабит хватку. Сара закашляется, хватая ртом воздух. Удавка сползет на грудь, но Сара решительно вернет ее на место и даже обернется. Барби обожжет стыдом. Они договорились сделать это вместе. «В конце концов, – потребует взгляд Сары, – мы все решили! Любовь – самому провожать в ад того, кто тебе дорог!» – звон разговора повиснет в воздухе. Барби стиснет зубы и продолжит. Ей потребуются все силы, чтобы довершить начатое. Она сдастся еще три раза. И с каждым вдохом разочарование Сары, невзаимность ее чувства будет расти, пока не заполнит комнату до предела. Из ушей Барби хлынет кровь. Она пропустит момент, когда скрипнет решетка вентиляции. Чужие руки оттолкнут Барби, и она с благодарностью отползет в сторону. Пришедший не станет мешкать. Он сделает все по-своему: обхватит тело Сары шоколадными ногами, упрется лопатками в стену, Сару развернет в сторону Барби, и они встретятся глазами. Морковные гольфы, сбившиеся, но по-праздничному яркие, перекрестятся на груди девочки, и Барби найдет себя лишней. Во взгляде Сары она прочтет маршрут, куда, на самом деле, уходят после. Чтобы избежать этого знания, Барби попятится, шум из коридора застигнет ее врасплох. Тогда она сдвинет решетку вентиляции и растворится в подземных ходах. Мальчик прикончит начатое, коснется губами холодной щеки Сары, поправит гольфы и побежит на завтрак, пытаясь уловить в шуме просыпающегося улья далекий вопль: «Сара! Сара!» – и тяжелые удары металлическим прутом.