Жаркий декабрь - Александр Калмыков

Построив свой отряд, Лютце довольно оглядел бойцов. Белые лыжи, белые накидки, белые маски. Единственными темными пятнами были рюкзаки и ботинки, прикрытые гамашами защитного цвета. Шнурки завязаны, ремни и тросики на креплениях затянуты, ничего не звенит и гремит. Все бодры и полны сил, и с такими орлами можно идти хоть на край света.

Шустро вышагивая на лыжах, хорошо отдохнувши бойцы быстро прошли два километра, притормаживая только у балок и оврагов. Дальше их темп замедлился. В густых первобытных лесах, чередующихся с болотами и озерами, сплошной линии фронта не было. Поэтому найти передний край здесь было крайне сложно. К тому же в лесной местности очень трудно ориентироваться из-за многочисленных деревьев и кустарников. Без подсказок немногочисленных постов, которые иногда встречались, они бы просто заблудились в этих глухих местах.

Добравшись до искомой точки, Лютце долго, не меньше получаса осматривал в бинокль местность, обращая внимание на все: Как летят птицы, бегают ли по полянам зайцы, есть ли человеческие следы на снегу. Закончив наблюдение, майор потянул носом, проверяя, не пахнет ли дымом. Его небогатого опыта хватало на то, чтобы понять простую вещь – партизаны могут быть везде, но все-таки они не бесплотные духи, и с биологической точки зрения точно такие же люди, как и немцы. Им надо ходить по земле, питаться, прятаться от противника, где-то ночевать, согреваться, выбирать места для устройства засады. А значит, что в обжитом партизанами лесу всегда остаются следы, которые можно заметить. Посовещавшись с фельдфебелем, который тоже пристально всматривался в таинственный лес, майор все же решился. С лошади сняли поклажу, и распихав по рюкзакам самое нужное, забросили остальное поглубже в сугроб. Саму же лошадку Бонке гуманно прикончил одним ударом кинжала. Взять ее с собой никакой возможности не было, а оставлять врагу нельзя.

Светлые сумерки превратились в глубокий полумрак, когда шесть человек цепочкой вошли в лес. То и дело приходилось снимать лыжи и перешагивать через завалы. К концу пути, когда уже забрезжил выход из леса, все невольно ускорили движение, но как оказалось, напрасно. Шедший первым Штиглер неожиданно коротко вскрикнул и завалился на бок. Обергефрайтер тут же прикусил губу, чтобы не вопить от боли, но по его перекошенному лицу было видно, как он страдает. Отщелкнув крепления, Лютце неуклюже опустился перед солдатом на колени, и задрав брючину, осмотрел лодыжку.

– Так, что тут? Переломчик, закрытый. Ничего, бывает. Это мелочь, уж в ранах-то я разбираюсь. Врачи такое быстро вылечат.

Майор обернулся, и встретился глазами с Бонке. Тот сразу все понял, и шагнул вперед, изобразив на лице кривоватую ухмылочку.

– Сейчас я тебя подержу, – продолжал утешать Лютце подчиненного, – а фельдфебель наложит на ногу шину и даст обезболивающего. Потом сделаем из лыж волокуши, и будешь отдыхать всю дорогу. Считай, повезло тебе, выспишься.

Бонке действительно приготовил медпакет, подобрал с земли сломанную лыжную палку и достал нож, чтобы ее укоротить. Успокоенный начавшимися хлопотами, Штиглер зажмурил глаза и начал стонать, поскрипывая зубами. Он не заметил, как фельдфебель придвинулся поближе, отбросив ненужную палку…

Вытерев нож, Бонке скользнул взглядом по своим товарищам. Те спокойно сидели на рюкзаках, равнодушно глядя на снег, и только Астер, открыв рот, смотрел на труп.

– Он бы замерз насмерть, – тихо буркнул Бонке. – В такой мороз можно выжить, только энергично двигаясь. Да, мы могли бы довезти его на тот берег, но только в виде ледышки. Или ты считаешь, что следовало оставить Штиглера русским?

Астер в ответ энергично замотал головой, показывая, что он не настолько жесток, и обрадовался, когда майор приказал двигаться дальше.

Лес действительно вскоре закончился, и сменился редким кустарником. Впереди уже показалась бескрайняя белая равнина замерзшего озера, до которого оставалось совсем чуть-чуть. Но впереди еще был спуск, пусть и не очень крутой и достаточно гладкий, но все равно, страшноватый для начинающего лыжника. Будь у них время, немцы сняли бы лыжи и спустились пешком, но в любой момент могли показаться советские патрули, и медлить не стали.

Бонке пошел первым. Как лихой горнолыжник, выросший в Альпах, он вихрем слетел с холма, лишь немного притормозив «плугом», и выкатился на ровную ледяную гладь Чудского озера.

Чтобы не ронять своего офицерского достоинства, Лютце пропустил всех вперед, и спускался последним. Если он и упадет, никто этого не увидит и его реноме не пострадает. Впрочем, все обошлось. Чтобы сильно не разгоняться, Генрих поехал не прямо вниз, а наискосок, наклонившись в сторону уклона и слегка присев. Пусть и не так быстро, как остальные, но он все-таки спустился вниз без всяких происшествий.

Затем был беспримерный марш по льду озера. Свыше тридцати километров, в самый лютый мороз, ночью и под завывание ветра. Темнота играла им на руку, но она же мешала им вовремя заметить полынью или трещину. Пытаясь разглядеть хоть что-нибудь, Лютце снимал противопыльные очки, но колючий ветер, бьющий прямо в лицо, тут же заставлял зажмурить глаза. Если в лесу царило относительное затишье, то на огромном открытом пространстве ледяного озера, ветер показал всю свою силу.

Ежеминутно Бонке и Лютце сверялись с компасом. Стоит только немного ошибиться в направлении, и все, они заблудятся и замерзнут. Трупы занесет снегом, а весной, когда лед растает, останки несчастных солдат опустятся на дно, где уже давно покоятся их предки, не раз пытавшиеся покорить Псков и Новгород.

Хотя шли они почти без привалов, но холод постепенно проникал все глубже под одежду, ясно давая понять, что он все равно одолеет. Лишь теперь Лютце смог понять, в чем заключался подвиг Адмунсена и других покорителей высоких широт. До этого он никогда не сталкивался с таким морозом. Что и говорить, зима на западном фронте два года назад тоже была не подарок. Но тогда никому и в голову не приходило, что обычной шинели недостаточно, чтобы пережить холодное время года. А теперь, даже полностью утепленные, они мерзли, как никогда в жизни.

С рассветом стало видно полоску леса, до которой оставалось уже недалеко, а последний километр их вообще довезли в санях, устроив с максимально возможным комфортом.

Дошли все пятеро, хотя лица у них покрылись волдырями, а кожа на руках потрескалась до такой степени, что из пальцев сочилась кровь. Но хуже всех пришлось рядовому Родлеру, потерявшему в лесу рукавицы, и оставшемуся только с легкими перчатками. Он отморозил ладони и в конце пути уже не мог держать в руках палки. Лютце, как наименее нагруженный, и Бонке, как самый выносливый, поддерживали его с двух сторон за локти, не давая упасть. Когда они попали к своим, майор доставил его в ближайший госпиталь, и проследил за тем, чтобы врачи немедленно начали операцию.

Вспомнив о несчастном Родлере, Лютце серьезно задумался о том, сочувствовать солдату, или же завидовать. Неизвестно, что будет впереди, и куда командование его еще пошлет, или вернее, засунет. Кто знает, кто из них сумеет выжить, а для Родлера война уже закончилась. Он вернется в свой родной Гамбург, получит пенсию, и спокойно дождется конца войны.