Нарцисс в цепях - Лорел Гамильтон

Я тоже улыбнулась:

— И я не знаю.

— Как ты? — осторожно спросил он в тишиненесущейся машины.

— Не хочу вдаваться.

— Ладно.

Он был один из немногих, кто верил моему первому слову и непродолжал напирать. Если я сказала Натэниелу, что не хочу разговаривать, то мыбудем ехать молча. Эта тишина сейчас, честно говоря, была одним из самыхприятных звуков за сегодняшний день.

Натэниел припарковался, и мы вышли. У меня была с собойлицензия истребителя, и почти весь здешний народ знал меня в лицо. Тут до менядошло, что они считают меня мертвой. По дороге к дверям я сообразила, что надобыло, наверное, позвонить заранее и обрадовать, но уже было поздно. Я уже былана ярд от двери.

Привычное зрелище интерьера, где я обычно проходила, махнуврукой в знак приветствия, но сегодня дежурный выкатил большие глаза и показалмне, чтобы проходила налево, не через металлодетектор. Однако при этом онвзялся за телефон. Ручаться могу, что он звонил в отдел. Не каждый день видишьлюдей, вставших из могилы. То есть я-то вижу, но копы в большинстве своем —нет.

Я поднималась по лестнице в группу РГРПС, когда детективКлайв Перри выглянул из дверей. Он был худощавый красивый афроамериканец, исамый неуклонно вежливый человек на этом свете. Он, увидев меня, действительнооступился и удержал себя от падения, лишь ухватившись за перила. Дажеприслонился к стене, будто ноги его не держали. Вид у него был потрясенный —нет, испуганный.

— Анита! — сказал он с придыханием. Второй раз завсе время нашего знакомства он назвал меня по имени. Я всегда была только мизБлейк.

Я ответила тем же тоном, с улыбкой:

— Привет, Клайв, рада тебя видеть.

Он глянул на Натэниела, снова на меня.

— Но вы же... то есть нам сказали... — Онвыпрямился. Даже видно было, как он старается взять себя в руки.

Когда мы дошли до ступеньки, где стоял Перри, он спросилменя:

— Вы умерли?

Я улыбнулась, но почувствовала, как улыбка сползает с лица,когда посмотрела в его глаза. Он спрашивал серьезно. Наверное, раз я поднимаюмертвых, чтобы жить самой, вопрос не так уж смешон, но и еще одно: потрясениеего связано не только с тем, что увидел, как я расхаживаю. Был еще и страхперед тем, чем я сейчас стала. Он подумал, что я — ходячий мертвец. В некоторомсмысле он был ближе к истине, чем мне хотелось признавать, но в остальных —очень далек.

— Нет, Клайв, я не умирала.

Он кивнул, но глаза его остались напряженными. Если я тронуего за руку, он вздрогнет? Я не хотела выяснять, так что мы с Натэниелом простопрошли мимо, оставив его на лестнице.

Я вошла в комнату, набитую письменными столами и озабоченнымговором людей. В РГРПС три часа ночи — самый пик работы. Шум постепенно стих,когда ребята постепенно обернулись ко мне. Тишина расходилась, как круги на воде,и в конце концов я в тишине шла между столами и обращенными ко мне лицами.Натэниел держался рядом, как красивая тень.

Наконец я произнесла достаточно громко, чтобы меня всеслышали:

— Слухи о моей смерти несколько преувеличены. Комнатавзорвалась шумом. Вдруг меня окружили ребята, среди них несколько женщин. Меняобнимали, хлопали по спине, жали руку. Улыбки, радостные глаза. Никто непроявил тех сомнений, что Клайв Перри на лестнице, и я подумала о егорелигиозном воспитании — или метафизических взглядах. Он не был сенситивом, новполне мог вырасти в окружении людей, которые ими были.

А Зебровски просто оторвал меня от земли в медвежьемобъятии. Он был только пяти футов восьми дюймов роста, и не такой уж здоровый,но он завертел меня по комнате, потом все же опустил на пол, смеющуюся и неочень твердо стоящую на ногах.

— Черт побери, Анита, я уже и не думал, что увижукогда-нибудь, как ты входишь в эту дверь.

Он откинул со лба спутанные темные локоны, где уже началапробиваться седина. Постричь его надо, но он всегда такой. И одежда, каквсегда, не сочетается, будто он галстук и рубашку выбирал в темноте. Одевалсяон как дальтоник — или как человек, которому глубоко плевать. Я думаю, верновторое.

— Я тебя тоже рада видеть. Слушай, говорят, вы кого-тотут держите по подозрению в том, что он меня убил?

Его улыбка стала чуть поуже:

— Ага. У нас в камере граф Дракула.

— Так выпустите его оттуда, потому что я, как видишь,вполне жива.

Зебровски прищурился:

— Я видел фото, Анита. Ты была вся в крови.

Я пожала плечами.

Глаза его стали холодными — глазами подозревающего копа.

— Прошло — сколько? Четверо суток? Ты очень бодрая длятакой потери крови.

Я сама почувствовала, как у меня лицо стало безразличным,далеким, холодным и непроницаемым, как у любого копа.

— Ты можешь выпустить Жан-Клода? Я бы хотела егоотвезти домой до рассвета.

— Дольф захочет с тобой поговорить до твоего ухода.

— Я так и думала. Ты не мог бы начать процедуруосвобождения, пока я буду говорить с Дольфом?

— Ты повезешь его к себе домой?

— Я его заброшу по дороге к нему, хотя это совершенноне твое дело. Ты мне друг, Зебровски, но не папочка.

— Никогда не хотел бы быть твоим отцом, Анита. Дольф,может быть, но не я.

Я вздохнула:

— Ага. Так ты подготовишь Жан-Клода к освобождению?

Он секунду-другую глядел на меня, потом кивнул:

— О'кей. — И глянул мимо меня на Натэниела,который скромно держался в сторонке, не мешая встрече старых друзей. — Этокто?

— Мой друг, Натэниел.

Он снова посмотрел на меня:

— А не слишком ли молод?

— Он всего на шесть лет моложе меня, Зебровски. Асегодня он меня подвез, чтобы мне не пришлось вести машину.

Он глянул обеспокоенно:

— А ты как вообще себя чувствуешь?

— Слабость есть пока, но она пройдет.

Он тронул меня за лицо, заглянул в глаза, пытаясь прочестьмысли, наверное.

— Хотелось бы мне знать, что за чертовщина с тобойтворится.

Я бестрепетно ответила на его взгляд:

— Мне бы тоже хотелось.

Это его вроде как удивило, потому что он моргнул и убралруку.

— Я вытащу графа Дракулу из мешка, пока ты будешьчирикать с Дольфом.

У меня чуть сгорбились плечи, и я стала следить, чтобыдержаться прямо. Перспектива разговора с Дольфом меня не радовала. Зебровскипошел привести Жан-Клода, Натэниела я оставила беседовать с довольносимпатичной полицейской, а сама пошла в кабинет к Дольфу.