К западу от заката - Стюарт О’Нэн

Где-нибудь в середине любой картины героиня непременно решала забыть о разбитом сердце и начать новую жизнь. Без семьи и друзей заработать на хлеб можно было разве что черновой работой. И вот она, стиснув зубы, трудилась прачкой, посудомойкой, драила полы. Поначалу приходилось тяжело, однако в конце концов девушка вставала на ноги, причем Скотта поражала неподдельная решительность и достоинство, с которыми она стремилась к цели. Вот что делало Кроуфорд звездой, а не плаксивые истерики. Под свободными, ниспадающими платьями от Эдриана[102] скрывалась несгибаемая практичная женщина. Значит, и в «Неверности» у нее должен быть твердый характер, может, даже потверже, чем у мужа. Да, определенно, причем это надо дать понять с самого начала. Леди Макбет, сама толкающая его в объятья секретарши, хотя и не из честолюбивых побуждений, реформатор, гуманист.

– Разрыв не подкосил ее, – объяснял Скотт свою мысль Стромбергу. – В отличие от него. Когда муж осознает, что натворил, только она может решить, простить его или нет, и это логично – она ведь главная героиня. Зритель примет любой ее выбор.

– Ну а секретарша?

– Искренне его любит, она же совсем ребенок. Маленькая наивная девочка из захолустья. Ей придется тяжелее всех.

Стромберг задумчиво курил трубку.

– Сколько уйдет на черновик?

– Недель шесть.

– Даю тебе восемь. Напиши что-нибудь стоящее.

Две недели оказались нелишними. К концу первой готова была только первая сцена. Растянутый свадебный прием в саду на крыше роскошного нью-йоркского отеля «Уолдорф», где Скотт когда-то танцевал под звездами с Джиневрой. Из соседнего здания две пожилые дамы следят за парами в бинокли и перемывают им косточки. Приглушенная музыка, в кадре карамельные фигурки на праздничном торте, молодожены выходят на середину для первого танца, довольные родители аплодируют, подружка невесты прогуливается под руку со своим воздыхателем между клумбами, на фонтане целуются ангелочки. Камера перемещается на Кроуфорд и ее мужа, стоящих поодаль. Оба смотрят на простирающуюся внизу бездну Манхэттена, каждый погружен в свои мысли.

– Бедные, – произносит одна из старушек. – Что с ними приключилось?

Скотту понравился вопрос, то, как он заканчивал сцену, однако продвинуться дальше не получалось. Взятый за основу рассказ был так мал, что сценарий приходилось писать с чистого листа. Несколько дней Скотт промучился вопросом о том, кем работает главная героиня, и в итоге сделал ее кутюрье.

С супружеской парой он определился, их прописать было нетрудно. Сложнее давался образ секретарши, на нем Скотт застрял. Как и в случае с Вивьен Ли в «Янки в Оксфорде», он представлял ее Шейлой.

С самой же Шейлой Скотт сумел помириться при помощи стихов, охапок роз и обещаний завязать или, по крайней мере, попытаться. Сказать, что по сравнению с последними годами он теперь почти не пил, Скотт не решился.

Приближался День святого Валентина, хорошая возможность все исправить. Скотт забронировал столик в «Коконат-Гроув». А заказывая новый дорогой смокинг, зашел в отдел женской одежды, держа наготове блокнот.

Куда бы он ни пошел: в «Швабз», «Трокадеро» – везде он представлял Джоан Кроуфорд, стараясь увидеть ее героиню во встречных женщинах. Он стал обращать внимание на ткани и крой одежды, дивился повальной моде на широкие женские брюки.

Однажды в районе полудня по пути на обед после напряженной утренней работы Скотт увидел Джоан – с царственным, горделивым лицом. Вблизи она казалась ниже, диета сделала талию осиной. Кроуфорд не сразу узнала его, пришлось представиться.

– Пишу для вас новый сценарий.

– Ах вот оно что! – улыбнулась она, будто Скотт разрешил загадку, и погрозила пальчиком, как учительница. – Запомните две вещи: я в кино не умираю и никогда – никогда! – не остаюсь с разбитым сердцем. Работайте на совесть, мистер Фицджеральд!

– Непременно, – сказал он, хотя уже сильно отставал от намеченного плана.

Скотт думал, что Стромберг будет за ним присматривать, но в единственной записке, которую тот послал, речь шла о цензуре. С тех пор как в «Вараети» появилась заметка о готовящейся картине, католики не переставали забрасывать жалобами Ассоциацию производителей и прокатчиков фильмов[103] с требованиями принять меры. Чтобы умилостивить ассоциацию, Стромберг поменял название на «Верность».

– Ловко, – хмыкнул Оппи.

– Они еще и не такое выжмут, – сказала Дотти.

– Да там всего-то один пламенный поцелуй, – вздохнул Скотт.

– Тем более пламенный! – ответила она. – Человек изменяет жене. Может, если сделаешь его отъявленным мерзавцем, и на поцелуй закроют глаза, но для этого он должен плохо кончить. И любовница тоже.

– А раньше бы пропустили как миленькие, – сказал Оппи: еще лет пять назад никому дела не было до Кодекса.

– Вряд ли Майер на такое пойдет. Угодничают обычно в «Уорнер Бразерс».

Стромберг успокаивал Скотта, а он подходил к работе как творческой задаче, труднейшей. Впрочем, работая над черновиком первой части, он не забывал о консерватизме и самого Майера, раз за разом возвращался к тексту, правил, продвигался все медленнее, когда уже нужно было вовсю писать сцены, корпел еще над сценическими ремарками.

Как-то во второй половине дня, в то время как Скотт сочинял остроумный диалог между Мирной Лой и главным героем, в кабинет без стука ворвалась Дотти, за ней, как привязанный, ввалился Алан. Только у самого стола они заговорили – шепотом, будто кто-то мог подслушивать через вентиляцию. Пропыхтели новость: на лифте поднимается настоящий нацист!

Оказалось, подъехавший к студии автомобиль привез атташе Райнеке. Посланник чуть помедлил и направился на четвертый этаж.

– Бьюсь об заклад, пришел взглянуть на отснятый материал «Товарищей», – заключила Дотти.

– Как, уже? – удивился Скотт. Съемки едва начались.

– Он знает, что искать, – сказал Алан. – Получил сценарий, как только ты его сдал.

– И что теперь делать?

– Надеяться, что он нарвется на Манка. Он, может, и заноза, а все же сам еврей.

– Не то что Майер, этот просто скопец.

– Ты знаешь номер секретарши Манка? – Дотти указала на телефон. – Спроси, пришел ли он.

Скотт растерялся, раздумывая, почему Дотти сама не могла позвонить, а потом понял, что струсил. И представил, как Эрнест получил шишку во время авианалета.

Секретарша все подтвердила. Манк с гостем пошли в проекционную.