Путь хунвейбина - Дмитрий Жвания

За акцию проголосовали я и Янек.

Против – Пьер и Гажев.

Рыбачук и Бер воздержались.

Что делать, мы с Янеком проиграли. Потом Бер предложил компромисс: вначале выпустить бюллетень, а потом вернуться к обсуждению, проводить акцию или нет.

Его поддержал Рыбачук, вышло, что за бюллетень уже четыре человека. Плюс Моторов, который еще числился в РПЯ и был против акции.

Пьер написал текст бюллетеня. «Нас много, нас много больше их, и на заводе и в стране – рабочих, трудящихся. Мы должны заявить о себе, если не хотим оставаться вечными жертвами неравенства. Мы должны взять свою жизнь в свои руки. Нельзя допустить, чтобы администрация господствовала бесконтрольно. Всем известно, что тузы неплохо устроились. А мы?» Все это были простые и правильные слова. Только - «мимо кассы».

Я распечатал бюллетень на деревянной раме, подаренной мне африканцами, и даже распространял его у «Картонажника». Мне было стыдно перед Сергеем из «Независимости», стыдно перед инвалидами. Дауны брали листовки охотно и говорили «спасибо», другие испуганно махали руками… Я выполнил «партийный долг», подчинился «партийной дисциплине». Партия всегда права…

…

Пьер улетел в Париж. Я сильно переживал, плохо спал, в воображении я прокручивал акцию, которая так и не состоялась, в итоге я заболел, месяца два меня мучила сильная аллергия… Мы не сумели стать «Красными бригадами». А ведь могли…

Никогда моя задница не испытывала таких тягот, как по дороге в Лондон. Это путешествие могло бы вдохновить на создание произведения, вроде «В дороге» Джека Керуака. А начиналось оно довольно буднично на перроне Варшавского вокзала. Меня и Дейва Крауча провожали моя мама, моя жена Медея и мой почти трехлетний сынишка Иля. Дело было в июле 1992 года.

С Дейвом, с косолапым, высоким и худым парнем с типично английским лицом, я познакомился еще в конце 1990 года на одной из конференций Партии трудящихся. Вначале он не обратил на нас особого внимания, его больше интересовали люди с диссидентским прошлым: Борис Кагарлицкий и его окружение. Кагарлицкий произносил революционные речи на конференциях, но до будничной активистской работы не опускался. Борис Юльевич сам себе проект, он самодостаточен. Превратить его в интерпретатора чьей-либо доктрины мало реально, даже если это – доктрина Тони Клиффа (Глюкштейна), основателя Социалистической рабочей партии.

Доктрина СРП существенно отличается от ортодоксального троцкизма. Поэтому, чтобы дать представление об интеллектуальном фоне, на котором развивалось наше движения, я сделаю небольшое теоретическое отступление.

Вообще вопрос о социальной природе СССР волновал левых радикалов с середины 20-х годов. Ведь то, что появилось после революции, существенно отличалось от предвидения Маркса.

Троцкий в изгнании пристально анализировал социальные процессы в сталинской России. «Марксист скажет, - писал он в 1935-м, - что нынешний СССР не отвечает априорным нормам советского государства; исследуем, чего мы не предвидели, когда вырабатывались программные нормы». Вот Троцкий и исследовал, «какие социальные факторы исказили рабочее государство», «распространились ли эти искажения на экономический фундамент государства», «сохранились ли основные завоевания пролетарской революции», «если сохранились, то в какую сторону изменяются», «имеются ли в СССР и на мировой арене такие факторы, которые могут облегчить и ускорить перевес прогрессивных тенденций развития над реакционными». Троцкий признавал, что «такой подход сложен» и не дает готовой отмычки, которую так любят ленивые умы». Троцкий не был интеллектуальным ленивцем и ориентировался на пытливые умы, поэтому его определение социальной природы Советского государства весьма интегральное и динамичное.

Раз «основу советского общественного строя» составляют огосударствление земли, средств промышленного производства, транспорта и обмена, а также монополия внешней торговли, и основа эта заложена пролетарской революцией, значит, утверждал Троцкий, СССР – рабочее государство. Он с энтузиазмом воспринял индустриальный прорыв Советского Союза, первые пятилетки. «Социализм доказал свое право на победу не на страницах «Капитала», а на хозяйственной арене, составляющей шестую часть земной поверхности, - восклицал он в «Преданной революции». – Не языком диалектики, а языком железа, цемента и электричества». Троцкий восхищался трудовым героизмом и подвижничеством советских рабочих. «Русский рабочий восприимчив, находчив и даровит, - считал он. - Любая сотня советских рабочих, переброшенная в условия, скажем, американской промышленности, не отставала бы, вероятно, от американских рабочих соответствующих категорий». Советская молодежь, отмечал он, «великодушна, отзывчива и восприимчива», в ее «глубине живут разнородные, далеко не сложившиеся тенденции на подоплеке героизма». «Этими настроениями, - полагал Троцкий, - питается, в частности, новейший советский патриотизм» - глубокое, искреннее и динамичное чувство.

Одновременно, по мнению Троцкого, «сталинизм и фашизм… представляют собой симметричные явления. Многими чертами своими они убийственно похожи друг на друга»: «СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим».

Но социальные основы рабочего государства еще изъяты, а коли так, то Советский Союз представляет собой обюрокраченное рабочее государство. «Факт присвоения ею (бюрократией) политической власти в стране, где важнейшие средства производства сосредоточены в руках государства, создает новое, еще небывалое взаимоотношение между бюрократией и богатствами нации, - отмечал Троцкий в «Преданной революции». – Средства производства принадлежат государству. Но государство как бы «принадлежат» бюрократии. Если бы эти совсем еще свежие отношения упрочились, вошли в норму, легализовались, при сопротивлении или без сопротивления трудящихся, то они, в конце концов, привели бы к полной ликвидации социальных завоеваний пролетарской революции». Что касается бюрократии, то она «является не носительницей новой, ей свойственной, без нее невозможной системы хозяйств, а паразитическим наростом на рабочем государстве». А коли это нарост, значит, это не правящий класс, а просто каста узурпаторов, которая, конечно, всеми силами стремится правящим классом стать. Как справедливо заметил Троцкий, «привилегии имеют лишь половину цены, если нельзя оставить их в наследство детям».

Таким образом, обюрокраченное рабочее государство очень нестабильное и противоречивое образование. Ведь бюрократия, которая управляет государством, одновременно разрушает его социальные основы, заложенные, как все время подчеркивал Троцкий, Октябрьской революцией. В статье «Рабочее государство, термидор и бонапартизм» он сравнил обюрокраченное рабочее государство с шаром, поставленным на вершину пирамиды, и он, этот шар, «должен непременно скатиться в ту или иную сторону»: «в сторону пролетарской революции или буржуазной реакции». Бюрократия, писал Троцкий, довела до «крайнего выражения буржуазные нормы распределения», а «противоречие между формами собственности и нормами распределения не может нарастать без конца».