Реорганизованная преступность. Мафия и антимафия в постсоветской Грузии - Гэвин Слейд

заменяется воровским сообществом. Сообщается, что воры в законе традиционно делали себе татуировку «не забуду мать родную», в которой слово «мать», скорее всего, относилось к самому воровскому братству [Монахов 1957; Гуров 1995; Varese 2001; Тарабин 2003]. Олейник также ссылается на отказ от социальных корней, цитируя слова бывшего заключенного: «Вор не имел ничего… ему даже запрещали жениться, так как в противном случае он больше думал бы о своей семье, чем о товарищах по заключению» [Oleinik 2003: 72]. Варезе пишет: «Профессиональных преступников, которые оставались привязанными к своим семьям, презрительно называли домашниками, и на этом основании им могло быть отказано во вступлении в братство» [Varese 2001: 152].

Помимо отказа от семьи вор в законе не должен был жениться или, по крайней мере, иметь реальную привязанность к женщине, хотя он мог иметь сексуальные отношения с женщинами, и часто эти женщины могли быть разделены с другими ворами или рассматриваться как общая собственность [Шаламов 1994; Varese 2001]. Таким образом, воровские правила, касающиеся женщин как партнеров, существуют на стыке отказа от нормальных сексуальных и эмоциональных связей с противоположным полом и общения через дележку женщин с другими членами группы.

Общность формировалась и другими способами. Во-первых, использовались специальный жаргон, известный как феня, и специальные термины для обозначения внутреннего и внешнего, создающие общности символические границы. «Название [вор в законе] символизировало принадлежность преступника к группировке рецидивистов, а другие категории преступников относились к среде, находящейся за пределами “законов” этой группировки» [Гуров 1995: 104]. «Воровской мир», состоящий из блатных (воров в законе или высокопоставленных преступников, являющихся членами воровского мира), противопоставлялся обычному обществу и миру фраеров (простых людей, слово, производное от немецкого слова «вольный человек») или лохов (простофиль, то есть тех, кто трудится на благо других). Этот лингвистический элемент включал песни, известные только тем, кто отбывал срок в ГУЛАГе [Dobson 2009].

Во-вторых, существовала идея, что воровской закон или «понятия» – это другая философия права и общества, по которой вы либо живете, либо нет. Это быстро породило идею двух конкурирующих миров: нижнего мира [Galeotti 2008] и верхнего мира. Идея о том, что человек либо находится в мире «понятий», либо нет, часто звучала в сообщениях респондентов. В Грузии вас могут просто спросить: «гагебаши хар?» — вы следуете «понятиям»? «В 1990-е годы на улице можно было спросить: “К какой масти вы принадлежите? Курди [вор в законе]? Кай бичи [член мафии]? Мент [полиция]? Фраер [гражданский]?”» [R12]. Слово «масть» относится к картам, черные и серые масти соответствовали тем, кто жил по понятиям, красные и синие – тем, кто этого не делал [Глонти, Лобжанидзе 2004: 163]. Грузинские воры в законе пошли в различении мастей еще дальше и отличаются от других воров в законе тем, что называют свою масть пиковой.

В-третьих, использование сложных татуировок и пиктограмм для предоставления информации о криминальном статусе и его разновидности укрепило существующие границы, поскольку татуировки часто низвергали официальную коммунистическую символику и демонстрировали гордость и знание уголовной субкультуры [Dobson 2009].

В-четвертых, физическая среда, в которой воры первоначально жили, то есть лагеря, ограничивала возможность уединиться, обеспечивая проживание в общем пространстве при тесном контакте.

В-пятых, ритуальные практики входа и выхода – «крещение» и «развенчание», – осуществляемые на групповых собраниях, известных как сходки, могут рассматриваться в воровском мире как конститутивные формы общения.

Вопреки первоначальному кодексу, который требовал разрыва всех семейных связей и ограничения инвестиций в брак, грузинские воры в законе в последнее время начали жениться и поддерживать связи со своими семьями. Доля грузинских воров в законе, имевших жен, по состоянию на 2004 год составляла 93 % (N = 141) [AOCU 2004]. Похоже, воры в законе придерживаются своего рода лицемерия, следуя на словах исконному кодексу и не называя своих жен «женами», как рассказал один респондент, защищавший в суде в качестве адвоката некоторых имевших дурную репутацию воров в законе [R19]. Неясно, насколько исключительны грузинские воры с точки зрения отказа от семейных и социальных корней, хотя Олейник [Oleinik 2003] утверждает, что грузины отличались этим давно и что еще с 1960-х годов это было одной из главных причин раскола между грузинскими и российскими ворами в законе. Отказ от семейных и социальных связей как механизм обязательств был серьезно скомпрометирован в поздний советский период.

Точно так же и связанный с элементом жертвенности отказ от материальных благ и накопления богатства начал разрушаться по мере того, как Советский Союз становился все более неравноправным обществом[86] – еще до того, как возникло резкое неравенство постсоветского периода. Как отмечает, приводя в пример итальянскую мафию, Паоли [Paoli 2003; 2008], поскольку ценности окружающего общества, в которое встроена мафия, направлены на создание богатства и тривиальную погоню за деньгами, то опасность может заключаться в том, что мафия также примет эти установки. Это, по мнению Паоли, создает напряженность между обобщенным и специфическим обменом, при котором плата за оказанные услуги требуется немедленно. В случае с Италией процесс модернизации затронул кодекс чести мафии. Вопрос заключается в том, в какой степени кодекс и членство в мафии оцениваются в качестве инструмента достижения другой цели, такой как накопление богатства и социальное восхождение, а не как самоцель [Paoli 2003: 94–95].

В случае с Грузией процесс отказа от приверженности коммунистическим идеалам и осуществления капиталистических проектов постепенно ускорялся на протяжении 1970-х и 1980-х годов вплоть до окончательного распада Советского Союза в 1991 году. Переориентация общества с коммунистических идеалов на индивидуалистическую погоню за прибылью отразилась и на советском преступном мире. Респонденты были единодушны в том, что образ жизни воров в законе радикально изменился. Один бывший начальник тюрьмы сказал:

В свое время я знал много воров в законе, и я спрашивал их: «Двадцать с лишним лет назад вы не имели права жениться, остепениться, иметь собственность». Они говорят: «Это было тогда, теперь жизнь другая, посмотрите на того или иного парня, этого министра или того. Они хотят жить хорошо, как вы думаете, мы тоже этого не хотим?» [R21].

Респонденты часто утверждали, что к 1990-м годам главной привлекательностью статуса вора в законе был сам факт возможности стать богатым. Типичный ответ на то, что так привлекательно в воровской жизни, дал начальник Кутаисской городской полиции: «Они все ездили на больших машинах, у них были деньги, люди хотели быть такими же. Все просто» [R31].

Старый кодекс чести, предусматривающий отказ от материального богатства и семьи, был под угрозой быть отмененным в пользу более обычной жизни, и все же если воры переставали следовать