Фатальное колесо. Шестое чувство - Виктор Сиголаев

– Задержали кока?

Аниськин досадливо отмахнулся:

– Чего его задерживать? Кони он двинул.

– Что-что?

– «Умер» это означает. Преставился.

– Оба-на…

– То-то и оно.

Я даже не нашелся, как на это среагировать.

Только теперь обратил внимание, на странный шум далекой беготни и переполоха, царящего и на причале, и на самом «Ахтиаре». В судовой «больничке» нас было только трое, но через открытый иллюминатор, обращенный в сторону пирса, вся эта мышиная возня была отчетливо слышна: кто-то кого-то распекал, кто-то требовал его пропустить за ограждение, а кто-то тихим и напряженным голосом чего-то докладывал начальству по радиотелефону служебной машины. Этакий мобильник с колесами от «Волги».

Доклад был таким «тихим», что даже до меня доносилось:

– …так точно, тащ-лковник… скорее нет, тащ-лковник… да точно нет, тащ… виноват… конечно, знаю… свежий… часов шесть… это судмед… тащ… опрашиваем… вызвали… взяли… берем… виноват… возьмем обязательно, тащ-лковник… да-да… никак…понял… слушаюсь… мм… ага… понял… есть… уф-ф-ф. Да пош-шел ты! Тащ хренов! Козлина. Егоров. Егоров, мать твою! Ты пробу воды брал? Да при чем здесь море, кретин?! Из цистерны, недоумок… питьевой воды пробу. Пить-е-вой! В темпе…

Радиоспектакль на выезде. «Рабочий полдень».

Я вопросительно посмотрел на Аниськина. Он пожал плечами. Мол, а я-то что? Я вообще… не мент.

А кстати!

– А как тебя сюда пустили? – прищурился я, все же нагло сбрасывая ноги с кушетки. – Ты ведь гражданский уже. Посторонний! И что?

Он снова как ни в чем не бывало пожал плечами.

– Друзья, – пояснил коротко. – Товарищи.

– Что это значит?

Аниськин вдохнул сокрушенно.

– Понимаешь… когда Маша. Ну… дочь…

– Я понял.

– Так вот, ее нашли тут рядом. На «таблетке». От нас первыми прибыли ребята с местного опорника…

– Знаком с некоторыми.

– Я с одним учился вместе. В школе милиции. Кореш мой. И так вышло, что сюда их тоже вызвали, когда потерпевший загнулся. И когда Мотя, ну… кореш мой, Матвей увидел труп, то сразу понял, что… короче, у Маши были те же признаки… симптомы… следы…

– Я понял, понял. И он тебе сразу сообщил?

– Ага. Дежурка ж в ста метрах. А у меня телефон дома… Я руки в ноги – и сюда. Еще даже скорая не приехала. Я ж здесь, на горке рядом…

– Ты мне потом все же адрес свой рассекреть, пожалуйста. И телефончик. Если бы ты раньше… А! Короче…

– Ладно. Сюда пришел, смотрю, в кустах – этот. На лбу надпись светится: «Никакой я не случайный прохожий, прикидываюсь только ветошью». Я за шиворот, тряхнул пару раз, фамилия «Егорочкин» из него и выпрыгнула.

– А чем тебе его фамилия не понравилась?

– Вот те на! Да ты сам мне ее и называл намедни. Мол, ждет тебя в техникуме не дождется Саша Егорочкин. Наркоман местный. Дела у вас с ним. Он тоже из будущего?

Я заметил, как у входа возмущенно вскинул голову Шура План. А что? Нечего было байки наркоманские распространять среди студентов.

– Точно. Было дело. Насчет будущего… не, он местный.

У Шурика очень широко открылся рот.

– Короче, еще раз тряхнул его, и твоя фамилия выскочила тоже. Мол, пропал друган Караваев. Вчера вечером пошел сюда на дискотеку, а сегодня с утра на занятия и не пришел…

Я похолодел.

– А сегодня что, уже суббота?

– Ага.

– Мне позвонить надо. Срочно!

Попал я.

Дело в том, что в моей семье я пользуюсь неограниченным доверием собственных родителей: старший сын, отличник, учится в крутом техникуме, да еще и староста группы. К тому же уже совершеннолетний. Коллегиально решили, что меня можно не контролировать по мелочам и посвятить свои родительские потенциалы моему пятнадцатилетнему брату-спортсмену и трехлетней сестренке Оленьке, всеобщей любимице и ласкуше.

Я мог иногда приходить домой навеселе, а потом утром обнаруживать у себя на прикроватном табурете стакан с рассолом, накрытый брошюркой о вреде пьянства и алкоголизма. Я мог по настроению накуриться ароматизированного «Форума» и утром обнаружить брошюрку на другую тему – о вреде курения. Я мог вообще не прийти домой без предупреждения, заночевать у бабушки, у друга – что реже, в общаге – что чаще, у девочки – что очень хотелось бы, но… у нее есть свои родители. И не такие демократичные, как мои. Так вот, по несанкционированным ночевкам – мне нужно только позвонить маме на следующий день и купировать причину для возникновения родительских беспокойств. Мол, тут я. Живой и здоровый.

А в данном конкретном случае после нашей с Планом ночевки в актовом зале я позвонить как раз и забыл. Перевозбудился, видимо, от вновь полученной информации о трафаретчиках. И иже присных…

Свинтус, конечно.

О маме нужно всегда помнить. Тем более в вестибюле техникума стоит дежурный телефон: звони не хочу. Естественно, тогда, когда Адамыч не видит. Жаль, актовый зал еще не телефонизировали! Я б точно тогда позвонил.

Вторую же бесконтрольную ночь пришлось провести в кладовке.

И тоже, как на грех, – без наличия в ней стационарного телефонного аппарата. Был бы жив Пистолет, я б ему высказал.

Мать, наверное, уже все морги обзванивает!

– Тут такое дело, студент. Или кто ты там в будущем?

– «Студент» – нормально. Я уже привык.

– Так вот, студент. Мы здесь… э-э… ну не совсем легально, что ли. Мотя, конечно, про меня знает, но после Моти сюда уже столько народу привалило! И начальство тоже…

– А-а! – догадался я. – Не хотите меня светить? Киднеппинг, все дела?

– Ты это… брось тут свою иностранщину разводить. Пересидим криминалистов, свалим, тогда и позвонишь. От Моти, с опорника.

– Вот уж увольте!

Вспомнилось: «А ну, закрыли свои пасти, засохли все!», и «демократизатором» – хрясь! – по столу. А то и по уголовной спине – хрясь! И еще раз – хрясь! Хрясь!..

Я поежился.

Мотя… обормотя.

А Пистолет, выходит – тю-тю.

И снова передоз, если Аниськин с Мотей-демократизатором не ошибаются. Я попытался восстановить свой вчерашний разговор с панкующим барменом. Вплоть до беспредела с монтировкой. Вроде все ясно и понятно: я наехал – он испугался. Я еще его подраконил, он вообще выпал в осадок. После чего и всосал допинг. Мой, между прочим. Так и не попробую никогда этого зеленого пойла! А оно, надо думать, забористое, если клиент за железкой потянулся в качестве крайнего аргумента. Последний довод королей!

И что произошло после?