Сестры зимнего леса - Рина Росснер

Он убережёт нас от Рувима с Альтером, а там, глядишь, и Фёдор явится.

– Всё, чего пожелает госпожа, – отвечает Довид с такой нежностью, что на сердце у меня теплеет.

Прежде чем выйти за дверь, он оборачивается и добавляет:

– Я уже говорил тебе, какая ты красивая?

– Прекрати.

– Почему?

– Потому. Не нужно.

– Ты права, не нужно. Но мне хочется.

– И вовсе я не красива.

– Что ты, Либа? Кто заставил тебя поверить в такую чепуху?

Стою, потупившись. «Я – зверь, Довид! Уходи… Узнаешь, кто я, и на версту ко мне не приблизишься».

– Красота, Либа, существует не сама по себе, красота – это то, что кому-то нравится.

На моих глазах выступают слёзы.

– Мне надо позаботиться о Лайе.

– А мне – о тебе. Посмотри на меня.

Мотаю головой.

– Почему ты плачешь? Ведь я же здесь, с тобой. Я пригляжу за вами обеими.

И закончится всё это большой бедой. И болью.

Лайя надсадно кашляет.

– Я буду за дверью, – со вздохом произносит Довид и выходит.

Лайя дрожит так, точно бьётся в припадке. Обнимаю её.

– Потерпи, сестрица. Скоро придёт Фёдор, скоро…

Она продолжает дрожать, а я плачу.

– Можно? – спрашивает Довид, постучавшись.

– Входи! – распахиваю дверь.

– Боялся вам помешать, но… Я слышал голоса в лесу. Думаю, это охотничья партия. Похоже, обнаружили кого-то.

– Сходи посмотри.

– Нет. Я не брошу вас одних.

– Ну, пожалуйста. Очень хочется узнать, что происходит.

– А если кто-нибудь заявится сюда, пока меня не будет? Вдруг они только и ждут, чтобы я ушёл?

Очень может быть. А может, это Фёдор ждёт, когда уйдёт Довид.

– Я вас не оставлю, – твёрдо повторяет тот.

Думай, Либа, думай…

– Тогда сама схожу, а ты посиди с Лайей.

– Ещё чего! Совсем спятила? Одну я тебя не отпущу! Ни за что!

– Кто ты такой, чтобы мне указывать? – огрызаюсь я и иду к двери. – Да, иногда я трушу, но слабее от этого не делаюсь. Хочу знать правду, и ничто меня не удержит. Я – дочь своего отца и этим горжусь. – Произнося такие слова, сама начинаю себе верить. – Я не боюсь опасностей. Мне страшно потерять любимого человека.

Довид трёт лоб.

– Либа, неужели не понимаешь, как я за тебя волнуюсь? Я ведь тоже испуган. Я не хочу, чтобы с тобой случилась беда, потому что… Я тебя люблю…

– Мы же едва знакомы, – бормочу, не веря своим ушам.

Сейчас мне не до того. Не знаю, что и думать. Меня обуревают противоречивые мысли и чувства. До чего же не вовремя! И где этот треклятый Фёдор?

– Знаю, сейчас это некстати, – говорит Довид, – но… Скажи, чувствуешь ли ты ко мне что-то? Могу ли я… надеяться?

Что ему ответить? Он не знает правды. И пока не узнает, говорить не о чем. Пустое.

– Если ты сходишь в лес посмотреть, что там происходит, я обещаю подумать.

– Зачем ты так со мной?

– Ну, пожалуйста. – Отворачиваюсь.

– Хорошо. – Он качает головой, вздыхает. – Запрись изнутри. Что-нибудь тяжёлое к двери подтащи. Поняла? Я быстро.

– Спасибо. – Едва не плачу от облегчения и благодарности.

– И ещё, Либа…

– Да?

– Не заставляй меня ждать вечно.

Ждём. Ставлю чайник на плиту. Достаю Талмуд. Священный текст меня успокоит. Всегда успокаивал.

В дверь стучат.

Лайя поднимает голову, наши взгляды встречаются. Бросаюсь открывать. На пороге – бледный, похожий на привидение Довид.

– Что случилось?! Ты так скоро.

– Нашли ещё один труп. Миши Сирко.

– Как же это… – В ужасе прикрываю рот рукой. – Разве Миша тоже пропадал?

– Вроде бы со вчерашнего вечера дома не появлялся. И опять в саду Янкеля Фельдмана, у самой реки. Тело… – Голос Довида срывается. – Тело было полностью обескровлено, как и Женино. И это ещё не всё. Говорят, после того как распространилась новость о смерти Жени, в Кишинёве начались погромы. Убито сорок девять евреев, изнасилованы женщины, разграблены дома и лавки.

– Почему? Зачем? – Сердце забилось так сильно, что становится трудно дышать.

– В газете статью напечатали. Мол, нашли в саду у Фельдманов обескровленное тело. Во всём винят евреев. Епископ Кишинёвский призвал принять меры. А теперь ещё и Михаил… Либа, я боюсь за Дубоссары. За всех нас.

Обескровлен… Как это – «обескровлен»?

Думаю о Ховлинах, их длинных языках и юдофобских речах, которые слышала на базаре. Уж не они ли наболтали всякого газетчикам? Пока к нам не явились эти братцы, всё было тихо-мирно. А теперь – на тебе! Уже второго гоя находят убитым в саду у евреев. Нет, что-то нечисто с этими Ховлинами.

Довид выглядит затравленным. Я чувствую себя так же. Быть беде, мы оба это понимаем.

– Присядь, выпей чаю, – предлагаю ему.

Он садится за стол и говорит, не отрывая взгляда от собственных рук: