Зеленая лампа - Лидия Либединская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вежливо извинился и попросил меня пройти в кабинет к Марку, подождать немного.
– Мы отправляем в Чистополь Марию Федоровну Берггольц, – сказал он. – Она везет подарки эвакуированным детям писателей-фронтовиков…
Мне очень хотелось узнать, что за человек открыл мне дверь, но спросить было не у кого. Я достала с полки «Воскресение» и стала перелистывать. Но брюзгливые интонации Толстого – «Как ни старались люди…» – в то утро не шли в лад с легким строем моих мыслей, и я отложила книгу. Сказывалась бессонная ночь, утреннее возбуждение проходило, усталость брала свое – я задремала в кресле.
Потом нас познакомили.
– Либединский.
– Так это вы написали «Неделю»? А мы вас в школе прорабатывали…
– Кто меня только ни прорабатывал, – с грустной усмешкой сказал Юрий Николаевич, явно вкладывая в это слово иной смысл.
Но для меня этот второй смысл был тогда непонятен.
«Мы вас в школе прорабатывали»… За этими словами вставал из памяти светлый и высокий класс, наивные плакаты на белых стенах: слева – ленты, кружева, ботинки – всё это перечеркнуто черным крестом, а внизу категорическое слово «Долой!» Справа – тракторы, фабричные трубы и нефтяные вышки и также категорически: «Даешь!» Это означало, что страна вступила на путь индустриализации.
1933 год. 5-й класс. Мы пишем сочинение. Тема: «Музыкальный строй фразы Либединского». Строгая Прасковья Андреевна, в синем сатиновом халате с отложным воротничком, читает размеренно и четко: «В просветы перламутровые, среди недвижных куч облаков синеет радостное небо…»
Мы слушаем, и нам нравится легкий ритм фразы, такой же наивный, как плакаты на стенах, потому что все это дети единой матери – революции.
В маленьком уездном городе весной 1921 года разом обострились все затруднения: чтобы засеять поля, надо привезти зерно, чтобы привезти зерно, нужно добыть топливо для железной дороги, а добыть и привезти топливо можно только с помощью красноармейцев, которых для этого нужно вывести из города. Но если вывести из города воинские части – это облегчит руководителям контрреволюционного мятежа задачу захвата города. И всё же партийная организация для решения главной задачи выбирает этот трудный, но единственно возможный путь, и ценой жизни лучших коммунистов эту задачу решает за одну неделю.
Коммунисты идут на собрание, и над ними общее утреннее солнце. Им почти всем суждено погибнуть, но солнце, освещающее их подвиг, согревающее их сердца, не погаснет. Оно бродит за свинцовыми облаками, нависшими над городом, но мы верим: оно разорвет облака и брызнет на землю весело и звонко.
Юрий Николаевич написал эту повесть в 1921 году, двадцатидвухлетним юношей. Во многом она была несовершенна, о чем он сам впоследствии говорил и писал. Но это была первая книга о коммунистах, людях новой формации. Она по правде рассказала о пережитом. Ее полюбил читатель – и русский, и зарубежный. Н.И. Бухарин встретил ее рецензией в «Правде», которая называлась «Первая ласточка» – первая ласточка советской литературы. Анри Барбюс посвятил «Неделе» большую статью: «Революция, увиденная революцией».
Лариса Михайловна Рейснер, приехав в 1924 году из Германии, рассказывала, как немецкие коммунисты во время разгрома германской революции прятали маленькую книжку со скромным названием «Неделя» и клялись погибнуть за дело революции так же достойно, как погибли герои «Недели».
«Какими словами рассказать мне о нас, о нашей жизни и о нашей борьбе?» – эти слова открывают первую повесть Либединского «Неделя», эти слова высечены на его памятнике. Всю жизнь искал он слова, чтобы рассказать людям о коммунистах и о революции, активным участником которой он был и в торжество которой свято верил до последнего часа своей жизни.
2
Прошло несколько дней. Утром, когда я приехала домой из Люблино, раздался телефонный звонок. Подруга моя Ляля сказала, что Либединский тяжело заболел, около него установлено дежурство, и если я свободна, то должна принять участие в дежурстве. Впереди было двое свободных суток, и я охотно согласилась.
– Приходи в квартиру Марка к семи вечера!
В половине седьмого я поднималась по знакомой, давно не метенной лестнице. В окнах лестничных площадок розовело закатное небо, унизанное бусами аэростатов, и я твердила строки Блока:
Вечность бросила в город
Оловянный закат,
Край небесный распорот,
Переулки гудят…
Я так настойчиво повторяла эти строчки, что до сих пор, стоит мне прочесть их, в памяти встают нежаркие июльские сумерки тревожного 1942 года, золотистая пыль в воздухе, грязная бесконечная лестница…
Из дома я взяла с собой ужин – кусок черного хлеба и жареную кроличью лапу – во время войны в гости ходили со своей едой.
Ляля открыла дверь. На лице ее скорбное выражение, разговаривает шепотом – так положено, когда в доме больной. Мы прошли в комнату, где лежал Юрий Николаевич; прямо передо мной огромное распахнутое окно, а в нем всё то же розовое закатное небо. Справа, у стены, на узеньком пружинном матрасе, без подушек и простынь, укрытый тяжелым шерстяным ковром – Юрий Николаевич. Он глядел на меня, смущенно улыбаясь.
– Вот свалился… – начал он, но я, помня бабушкины заветы о том, что с больными нельзя разговаривать о болезнях, не дала ему договорить и быстро спросила:
– Вы помните эти строки:
Вечность бросила в город
Оловянный закат…
Он тут же подхватил:
Край небесный распорот,
Переулки гудят…
И дочитал стихотворение до конца.
– А какие еще стихи Блока вы наизусть знаете? – спросил он.
Конечно, я назвала «Незнакомку», «В ресторане», «Кармен».
– А стихи о России? А «Двенадцать»?
– Это я знаю хуже.
– В вашем возрасте заучивают стихи о любви. Так и должно быть, – сказал Юрий Николаевич. – Но выше стихов о России я мало что знаю в мировой поэзии. Помню, как в 1916 году к нам попала в Челябинск тоненькая книжечка в зеленой обложке: стихи о России… – Он оживился, задвигался. Ляля стала делать мне знаки: больному нельзя, мол, много говорить. Но мне было интересно слушать, и я сделала вид, что не замечаю ее отчаянных телодвижений. Интересно было еще и потому, что я очень удивилась – казалось, такой человек, каким рисовался мне Либединский по его книгам – коммунист, комиссар – не должен любить Блока. Я и стихи-то прочла ему не без некоторого вызова. А он продолжал, словно отвечая на мои мысли: – Разве забуду я, как на дощатых серых заборах Челябинска впервые прочел «Двенадцать». Голодной и сумрачной весной 1918 года была напечатана эта поэма в газете «Знамя труда», и я до сих пор помню, как ветер рвал газетные листы, пронизывая меня насквозь, а я стоял и читал:
Революционный держите шаг,
Читайте новые книги:
15 лет русского футуризма - Алексей Елисеевич Крученых
- 2021
- Разная литература
Против попов и отшельников - Алексей Елисеевич Крученых
- 2021
- Разная литература
Элизабет и её немецкий сад - Элизабет фон Арним
- 2021
- Разная литература / Историческая проза
1920 год. Советско-польская война - Юзеф Пилсудский
- 2021
- Историческая проза
Сладкая ночка - Екатерина Черкасова
- 2021
- Детективы