Карибский брак - Элис Хоффман

– Попросить его о чем-нибудь для тебя? – спросила я Жестину.

Она нахмурилась.

– Попроси его вернуть мне все, что я потеряла. Посмотрим, способен ли он на это.

Я постучала и услышала разрешение войти. Мой малыш слегка поерзал у меня на руках. Когда мои глаза привыкли к полутьме, я разглядела травника в кресле. Он был так стар, что, казалось, уже переселился в другой мир.

– Вы меня помните? – спросила я.

Он пожал плечами. Это не имело для него значения.

– Проблемы с ним? – кивнул он на ребенка.

– Он не ест и не спит.

Я поднесла Иакова поближе к старику. Травник приподнял простыню и осмотрел ребенка. Мой сын вскинул руки вверх и заорал басом.

– Сильный парень, – прокомментировал старик. – Лихорадки у него нет, просто у него другое на уме.

– Что другое? – Я не могла представить себе, что может быть у новорожденного на уме, кроме сна, еды и материнского тепла. Иаков между тем успокоился и смотрел травнику в глаза.

– Он видит то, что не видно вам. Может быть, он видит мою смерть. Не удивлюсь, если он видит, как я выйду из хижины, лягу в траву, поморгаю и улечу к звездам. И оттуда я посмотрю на него. А может быть, он видит только тени на стене.

Травник сделал мне знак, чтобы я завернула младенца, затем медленно поднялся и достал пузырек с коричневой настойкой аноны, в которую были добавлены измельченные целебные травы. Кроме того, он дал мне охапку листьев аноны, которые надо было втереть в одеяло ребенка. Травник был так стар, что ходил с трудом. Было непонятно, как он питается. Я подумала, что, может быть, надо приходить к нему раз в неделю и приносить хлеб и фрукты. Он между тем взял у меня малыша.

– Давайте ему по вечерам каплю этой жидкости, и он будет спать всю ночь. А потом привыкнет спать и без лекарства и будет делать это с удовольствием. Но все это не изменит его самого и то, что он видит.

Старик дал Иакову выпить каплю жидкости с его пальца. Малыш состроил гримасу, но закрыл глаза.

– Надо, чтобы, засыпая, он слышал ваш голос, – сказал травник. – Тогда он будет знать, что вы всегда рядом. Расскажите ему что-нибудь сейчас.

Я так растерялась, что стала рассказывать первое, что пришло мне в голову. Это была история про оборотней, которая всегда пугала Аарона. Вряд ли это было подходящей колыбельной для младенца, тем не менее я продолжала повествование о старых датчанах, которые были наказаны за свою жестокость: в полнолуние их тела покрывались шерстью, на пальцах отрастали когти. Когда я закончила рассказ, мой сын крепко спал.

– Ему нравятся зубастые истории, – сказал травник с одобрением. – Еще один знак, что он сильный.

Тут я заметила нитку жемчуга на шее старика – ту самую, которую бабушка привезла с собой, когда бежала из Испании, а потом мама зашила в юбку, спасаясь от восставших на Сан-Доминго. Жестина отдала жемчуг старику за спасение Фредерика. Травник заметил, что я смотрю на ожерелье.

– Вам нравится? – спросил он, потрогав жемчуг. – Я стараюсь, чтобы заключенное в нем зло исчезло.

Я достала золотую монету и положила ее на стол. Мы оба понимали, что это слишком высокая плата за снадобье. Я объяснила старику, что хотела бы выкупить жемчуг.

– Он нужен одной женщине, – сказала я. – Она хочет получить обратно то, что потеряла.

– Если вы отдадите ей жемчуг, то вместе с ним отдадите и свою удачу, – сказал старик. – Вы уверены, что хотите отдать ее?

Я ответила, что обязана сделать это.

Он снял нитку со своей шеи и вручил ее мне. Жемчужины были такими горячими, что обжигали мне руки. Я хотела положить еще одну монету на стол, но травник остановил меня.

– Какая польза мне будет от этого там, куда я держу путь? – сказал он. – Я хотел бы получить нечто более ценное, чем деньги.

Я поцеловала его, как и в прошлый раз.

На полпути домой я отдала жемчуг Жестине. Когда мы проходили мимо водопада, над водоемом уже кружились тучи комаров.

– Это с самого начала было твоим, – сказала я. Жестина бросила на меня взгляд, надела ожерелье на шею и поцеловала меня. Я отдала подруге свою удачу и была очень рада этому.

По пути я крепко прижимала к себе Иакова, чтобы он слышал мой голос, как велел травник. Я рассказала ему историю о женщине-черепахе, которая никак не могла решить, становиться ей человеком или нет, а также о рыбе с лошадиной мордой и об ослике, носившем французское мужское имя и прибегавшем ужинать, когда его звали. Домой я принесла сына мирно спящим, как будто проблем со сном никогда и не было.

Ночь, когда кончался один год и начинался другой, была на нашем острове особенной. Провожая уставший старый год, забывали все несправедливости, смотрели в будущее с возродившейся надеждой. В бурном празднестве участвовал весь город; людям позволялось многое, и на многое смотрели сквозь пальцы. Можно было поцеловать первого попавшегося прохожего, пить всю ночь, участвовать в драках, играть в азартные игры, носиться сломя голову, и все это сходило с рук. Иногда мне казалось, что некоторые люди только в эту ночь приобретают способность прощать обиды. Цветные и европейцы, богатые и бедные, потомки королевских семейств и потомки рабов смешивались в танцующей толпе. На острове было много свободных африканцев, которые вскоре должны были получить гражданство и право заводить собственный бизнес, а евреи – право жениться на людях другой национальности. Правда, вряд ли стоило ожидать, что многие осмелятся сделать это и вызвать негодование всей конгрегации.

Однако в эту ночь, единственный раз в году, все были равны. Некоторые носили маски, чтобы их не узнали матери, жены или соседи, которые могли уличить их в неподобающем поведении и закатить скандал. Празднование начиналось в четыре часа дня и продолжалось всю ночь. Даже рабам позволялось делать все, что им заблагорассудится, и они вовсю танцевали и играли на музыкальных инструментах, основным из которых был барабан гамба. В нашей общине участвовать во всем этом разрешалось только мужчинам, но я всегда презирала правила. Я даже не сказала Фредерику, куда я направляюсь, просто поцеловала его на прощание, когда он еще сидел над своими гроссбухами. Розалия обещала побыть с детьми до полуночи, после чего собиралась встретиться с мистером Энрике. Я надела зеленое платье, сшитое Жестиной в тот период, когда я думала, что буду носить черное до конца своих дней, заплела косы, сняла кольца и нашла в комоде маску. Мой муж доверял мне и не задал никаких вопросов, что лишь увеличивало мою любовь к нему. Если бы кто-нибудь узнал, что я гуляю по городу одна в свое удовольствие, нам был бы обеспечен новый скандал. Уложив детей спать, я спустилась на улицу, в темноту.

Там меня ждала Жестина. Мы надели маски из перьев, под которыми нас нельзя было узнать. На Жестине было жемчужное ожерелье, бывшее недавно ставкой в игре за мою судьбу. За моей подругой непрерывно увивались мужчины, ибо даже под маской она оставалась самой красивой женщиной в толпе. Но она не обращала на них внимания. Может быть, мы с ней поменялись местами, и теперь она не верила в любовь. Для нее существовала только ее дочь, и больше в ее сердце ни для кого не было места. Люди принимали нас за сестер, мы смеялись и пили ром, продававшийся с уличных лотков.