Карибский брак - Элис Хоффман

– Тебе нравится подарок? – спросил Фредерик.

Я боялась, что Бог накажет меня, если я скажу ему, что чувствовала в этот момент, я слишком любила его. Поэтому я ограничилась кратким «да», и мы не выходили из спальни двенадцать часов. Впоследствии Розалия дразнила меня:

– Женатые люди так себя не ведут.

* * *

Три года спустя родился наш второй сын, Мозес Альфред, и секретарь раввина внес его имя в книгу регистрации рождений под записью о его брате, и мне не пришлось пробираться для этого в синагогу тайком. Розалия объясняла это тем, что я назвала второго ребенка, во-первых, в честь своего отца, которого на Сент-Томасе любили, а во-вторых, в честь основателя нашей общины, благодаря которому люди на острове жили свободно. Фредерик же полагал, что конгрегации просто надоело воевать с нами. «Мы победили их терпением, – сказал он, смеясь, поцеловал меня и добавил: – Даже без благословения раввина мы стали почтенной супружеской четой, и с этим никто не может поспорить». Но что бы там ни говорили Фредерик и Розалия, я-то знала истинную причину. Конгрегация смирилась с нашим браком потому, что я почтила память умершей жены раввина и склонила на нашу сторону его вторую жену.

Тем не менее мы продолжали жить как изгои. По субботам Фредерик молился вместе с детьми в нашем саду, и затем мы шли на Рыночную площадь, где в выходные дни собирались люди разных вероисповеданий. Всего на Сент-Томасе числилось около полутора десятка национальностей, у каждой из них были свои национальные блюда и продукты, так что эти субботние сборища напоминали карнавал. Я всегда обожала испанскую кухню – яйца, сардины, оливки; любили мы также пить моби, настойку из коры колумбрины с корицей – безалкогольный напиток, очень приятный на вкус, когда привыкнешь к нему. Все магазины закрывались с двенадцати до двух часов дня, а также вместе со всеми учреждениями по субботам, так что в этот день мы часто ходили купаться в том месте, где раз в год черепахи откладывали яйца. Я заходила в воду в нижнем белье вместе с детьми, и мне всегда помогала присматривать за маленькими Ханна. Ей уже исполнилось тринадцать лет, и она была даже лучшей нянькой, чем я. Я думаю, доброта в ее сердце зародилась в те двенадцать дней, которые ее мать прожила после ее рождения. Ее русые волосы отливали на солнце золотом; я молилась, чтобы ей повезло в жизни, в отличие от большинства женщин. Когда она садилась рядом со мной и листья сыпались на нас с деревьев, хотя воздух был неподвижен, я чувствовала, как любовь ее матери объемлет нас обеих.

Прошло еще три года, и наступил тысяча восемьсот тридцатый. Десятого июля родился наш третий сын, с самого начала обладавший строптивым характером и доставивший мне немало мучений при своем появлении на свет. Хорошо, что со мной были Жестина и Розалия. Фредерика со всеми детьми выгнали из дома; я думала, что задохнусь от крика. Жестина с Розалией позже признались, что боялись потерять меня, так как роды продолжались трое суток с непрерывными схватками. Я в бреду разговаривала с духами. Когда Жестина и Розалия осознали, что я беседую с первой мадам Пети так, словно собираюсь в скором времени присоединиться к ней, они поклялись, что не дадут мне умереть, даже если это будет стоить жизни ребенку.

Естественно, я ничего не сознавала и не видела, что Розалия плачет. Я была в лихорадочном состоянии и чувствовала себя во власти какой-то непреодолимой силы; такой боли я не испытывала при прежних родах, словно мой сын еще до рождения вознамерился доставить мне как можно больше страданий. Но именно из-за этой нашей борьбы я полюбила его больше всех других детей, когда он родился. Однако я держала это в секрете от остальных. Я дала ему три имени: Абрам – в честь первого имени его отца, Иаков[21] – в честь библейского патриарха и Камиль – чтобы он не забывал о своем французском происхождении. Он был больше других детей похож на меня со всеми моими недостатками. Он кричал все ночи напролет – как, по словам мадам Галеви, вела себя и я. Когда я хотела взять его на руки, он сопротивлялся; нежные прикосновения Жестины также ему не нравились. Он был красивым мальчиком без всяких видимых дефектов, но я боялась, что он не спит из-за какой-то болезни.

После того как я почти не сомкнула глаз из-за него в течение двух недель, а он не прибавлял в весе, я попросила Жестину сходить со мной к деду-травнику. Мы, правда, не знали, жив ли он еще, – он был очень стар, а если кто-либо из местных жителей и посещал его в последнее время, то не сообщал об этом другим, так как эти визиты были связаны с проблемами и бедами.

Лето было в разгаре, но я на всякий случай завернула младенца в простыню. С собой мы взяли кувшин с лаймовой водой; я взяла также несколько золотых монет, чтобы заплатить на этот раз за снадобье. Мы шли медленнее, чем в юности, когда бегали вдогонку за дикими ослами или удирали от них. И сейчас мы тоже увидели ослов, жующих сухую траву у дороги.

– Интересно, нет ли среди них нашего Жана-Франсуа? – произнесла я.

Жестина с неодобрением покачала головой.

– Что тут интересного? Ты опять будешь переживать из-за животного, которому самое место среди дикой природы?

Тем не менее я свистнула и выкрикнула имя ослика. Все ослы, подняв головы, уставились на нас. Жестина расхохоталась.

– Вот видишь? Если даже твой Жан-Франсуа и находится в этой компании, он ничем не отличается от других. Ты облегчила жизнь и себе, и ему, когда отпустила его на волю.

Но один из ослов смотрел на меня по-особому, и я поняла: это он, Жан-Франсуа. Наш любимец, которого я отвела как-то вечером в горы, а он не хотел расставаться со мной.

Посмотрев на меня, Жестина сказала:

– Ну вот, теперь ты заплачешь.

– Вот еще! – ответила я и отвернулась, чтобы она не видела моих слез. Ребенок у меня на руках заерзал. Жестина обняла меня одной рукой за талию.

– Ты слишком мягкосердечна, – сказала она. – Но не волнуйся, я никому не скажу.

Мы обе рассмеялись. Никто не знал меня так хорошо, как Жестина, даже Фредерик. Друзья юности видят тебя насквозь и распознают в тебе того, кем ты был когда-то и кем, возможно, бываешь в некоторых случаях до сих пор. Поплакав вволю, я взяла себя в руки.

Воздух был горячим и желтым. Мы прошли мимо водопада с прудом, в котором плавали голубые рыбки. Мне очень хотелось раздеться и окунуться в прохладную воду, но мы продолжали свой путь сквозь заросли вьющихся растений с колючками и без колючек. Вокруг стояла тишина, и Иаков тоже затих – чуть ли не впервые за две недели в этом мире. Среди зелени идти было легко, почти как в юности. Мы миновали развалины фермерского дома столетней давности, где среди обломков поднимались ростки сахарного тростника. Наконец мы вышли на прогалину и увидели дом травника. Без сомнения, кто-то жил в нем. В самодельной жаровне тлели угли, рядом были разбросаны горшки и кастрюли. Жестина не знала, что я однажды приходила сюда без нее, чтобы отблагодарить старика, и поцеловала его. Она хотела войти в хижину, но я сказала, что пойду на этот раз сама. Если кто-то и должен был заплатить за снадобье для малыша, так это я.