Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

— Сомневаюсь, чтобы вам удалось определить секрет этого успеха. Тем более что я и сам до сих пор не понял его.

— Бросьте, полковник, он очевиден: каждый свой привал вы организовывали так, словно противостояли окружавшей вас орде.

— Что было, то было. В любой ситуации нужно заставлять своих солдат чувствовать себя солдатами. Тогда они начинают верить в тебя как в командира.

— Думаете, партизаны не решатся нападать на наш обозный лагерь?

— Если их цель — всласть пострелять, потеряв при этом половину своих людей — может быть, и рискнут. Но если у их командира осталась хоть капля благоразумия, они постараются дать нам бой утром, на дороге.

— Вы уже знаете, где именно?

— Только что мы с хозяином прошлись по карте. Он указал три наиболее удобных для засады участка. Один из них — в пяти километрах от деревни. Думаю, что там они нас и станут поджидать. Мы выедем на рассвете, люди еще полусонные, ритм и охрана колонны еще только налаживается… Самое время.

И что вы намерены предпринять?

— Попытаюсь посоветоваться с партизанами.

— От вас ли я это слышу, князь? — беспардонно вклинился в их тактико-стратегический разговор барон фон Шмидт. — Партизаны — дерь-рьмо! Но если вы решили выступить против них, чтобы ликвидировать засаду, тогда я иду вместе с гладиаторами. Мне осточертела эта война, на которой я так ни разу и не ощутил себя воином. А я тоже солдат, а не окопное дерь-рьмо!

— Можете считать, что, приняв такое решение, вы действительно стали солдатом, — благодушно успокоил его Курбатов. — Вот только в бой вы сможете вступить лишь в самом крайнем случае. Приказ Скорцени: «Барона Шмидта сохранить и довезти».

— Вот как? Барон — величайшая ценность рейха, хранитель его секретов? — Умбарт попытался облачить свое любопытство в легкую иронию, тем не менее, перед полковником оно предстало элементарным непозволительным любопытством.

— Барон — личный друг Скорцени, только и всего. Он понадобится ему как инструктор по морским диверсиям.

— А, морские камикадзе… — разочарованно проворчал Умбарт. — Сколько их еще погибнет, а толку никакого, — сапоги штурмбаннфюрер снимал уже лежа в кровати. Сладостно вытянувшись, он вздохнул и молитвенно произнес: «Господи, сюда бы мою баронессу».

— Это что еще за баронесса? — приподнялся со своей лежанки, устроенной в промежутке между окнами, фон Шмидт. — Я вообще не могу спокойно говорить о каких бы то ни было женщинах. А если уж речь заходит о баронессах!..

— Прекраснейшая из германских итальянок и любимейшая из моих женщин. Не думайте дальше расспрашивать о ней. При одном упоминании имени этой женщины я становлюсь безумно ревнивым.

— Баронесса… черт возьми. Обожаю аристократок. Вообще-то, женщины — дерь… Пардон. Но аристократки. Меня вдохновляет уже сама их породистость.

— Так что вы намерены предпринять, князь? — отказался и дальше выслушивать его Умбарт.

— Партизаны наверняка пошлют сюда разведку. Попытаются нас прощупать. Было бы неплохо, если бы нашим дозорным удалось схватить хотя бы одного из них. В любом случае в час ночи двадцать моих легионеров и двадцать егерей совершат марш-бросок к скалам, у которых может оказаться засада. Устроим засаду засаде. Если же партизаны не явятся на свидание, мы своих парней подберем и забросим еще километров на десять, к месту второй возможной засады.

— Уверен, что ни один из германских полковников к такой изнурительной тактике прибегать не стал бы.

— Вы это уже продемонстрировали, штурмбаннфюрер.

— Но мы не можем вести войну так, как ведете ее вы, русские. Это же не война, а умственное истощение.

— Тогда почему удивляетесь, что проигрываете одно сражение за другим? Когда офицеры не желают истощаться умственно, их полки очень быстро истощаются физически. Закон войны.

— Я-то предполагал, что вы, белые русские, проигрываете её вместе с нами, — незло огрызнулся Умбарт.

— Выглядело бы это иначе, стал бы я упрекать вас. Неудачный выбор союзника в большинстве случаев оплачивается ценой жесточайших поражений и проигранными войнами. Однако прекратим разговоры, господа. Несколько часов сна.

Он взял свой матрас, пошел на кухню, расстелил его на полу и почти мгновенно уснул. Когда через несколько минут Умбарт услышал его негромкое похрапывание, он изумленно покрутил головой: даже после своего немыслимо трудного похода этот русский диверсант все еще обладал железными нервами. Таких штурмбаннфюрер уважал. Таким завидовал. Сейчас, лежа в доме почтового служащего в центре глухой итальянской деревушки, он с тоской в сердце думал о том, что война убийственно игнорирует его. Вся Вторая мировая прошла как бы мимо него, не подарив ему ни чинов, ни славы. А ведь он — профессиональный военный. Он готовился к войне. В отличие от многих других германцев, которых война насильственно втянула в свой водоворот, он внутренне готовился к ней, жил её ожиданием, рассчитывал на нее, как Герострат — на храм, который ещё только предстояло сжечь.

Многих других война просто, элементарно убивала. Умбарта она убивала своим безразличием к его солдатским амбициям, нежеланием подарить хоть какой-то шанс на славу.

Но сегодня он вдруг подумал, что не все ещё потеряно. Не зря же судьба свела его с людьми Скорцени, с Курбатовым. Что-то за этим кроется. «Так почему бы тебе не попытаться стать на стезю диверсионной элиты? Этот поход под командованием одного из самых талантливых диверсантов Европы, в составе группы, состоящей из многих элитно подготовленных диверсантов… Используй эту возможность, определись».

Он уже не представлял себя в мирной жизни. Конечно, вино, женщины, состояние… Но Умбарт предпочел бы получить все это вместе с генеральскими звездами, чинами и славой полководца. Он был одним из тех истинных бонапартистов, для которых война — нечто большее, нежели убийства и разрушения, большее, нежели перекраивание европейской карты и кроваво-пороховая политика сильных мира сего. Он обожествлял войну, как поклонники Заратустры обожествляют солнце, как оказавшийся на плотике посреди океана старый моряк обожествляет штормовой океан, презирая при этом свою собственную гибель.

«В генералы тебе уже не выйти. Маршальский жезл унесли с собой — кто в могилу, кто в ставку фюрера — другие. Но есть еще элита смертников-диверсантов. Есть Скорцени, Боргезе, Штубер, Курбатов… Присоединись к ним, рискни. В конце концов… ты ведь способен на риск. Покажи себя уже завтра. Попробуй вести себя в бою так же раскованно и рисково, как этот русский. Пусть в тебе взыграет кровь германизированного римлянина — кровь самой голубой и самой мужественной из всех пород человеческих…»

Каждый бриллиант должен погубить столько жизней, сколько в нем каратов.

Б. Сушинский

Родль выглянул в иллюминатор и мечтательно улыбнулся: