Авария, дочь мента - Юрий Коротков

– Ты-то что с этого поимел за безупречную службу? – насмешливо спросил Бегун.

– А я художник. Как и ты, – засмеялся Пинчер. – В каждом деле есть свои художники… Слушай, Беглов. Если мы до утра успеем обратно, я обещаю, что ты останешься жив.

– Нет, Пинчер, – покачал головой Бегун. – Вот здесь авария у вашего паровоза. Этот Спас – мой!

– А ты, оказывается, не художник, – сказал Пинчер. – Ты просто дурак! Что ты с ним делать будешь?

– А я его сам на Запад вывезу. Не все же вас кормить!

– Так это ты на Запад гонишь, по Ярославке-то! Солидный крюк… Через Переславль, наверное?

Бегун резко ударил по тормозам, так что машину занесло на сырой предутренней дороге. Глянул на улыбающегося Пинчера.

– Выходи, – он обошел машину и открыл багажник. – Залезай. Купе-люкс, для почетных пассажиров.

– До чего ж трудно с дураками возиться, – с досадой сказал Пинчер. Кряхтя, он залез в тесный багажник «единички». Бегун с силой захлопнул крышку. На полпути к Переславлю он свернул с трассы на лесную тропу, распоротую кое-где вышедшими из земли корнями. Газанул так, что задние колеса высоко запрыгали по корням, и с мстительным удовольствием прислушался к гулкому грохоту в багажнике.

Когда через пару километров тропа заглохла в густом кустарнике, он остановился, вытащил из багажника помятого Пинчера.

– Иди!

Пинчер двинулся в глубь леса. Бегун, постепенно отставая, пошел следом.

Гулкий утренний лес был по колено залит туманом – казалось, что безлистые деревья повисли в воздухе. Окликали друг друга первые птицы.

– Кстати, – крикнул Бегун. – Я узнал про твоего деда. Сдох, как собака, утонул в болоте! Ни креста, ни могилы!

– Жаль… – сказал Пинчер. Он смотрел под ноги, чтобы не споткнуться. – Значит, судьба такая.

– У вас, пинчеров, у всех судьба такая, – сказал Бегун. Пинчер обернулся. Бегун, держа пистолет двумя руками, целился в него. – Иди, я сказал!!!

Пинчер с улыбкой покачал головой.

– Нас учили встречать смерть лицом к лицу, с высоко поднятой головой, – насмешливо сказал он.

Над прицельной планкой Бегун видел его спокойное, уставшее от бессонной ночи лицо. Если бы Пинчер двинулся с места, хотя бы шевельнул губами, Бегун надавил бы на спуск, но тот стоял, как изваяние, в сером утреннем свете. Тяжелый парабеллум все шире плавал в руках, пять часов кряду сжимавших руль.

Бегун опустил пистолет, повернулся и пошел к машине.

– Ошибку делаешь, Беглов, – отечески сказал Пинчер. – Не служил ты в ЧК. Железный закон: в спину не стреляют только трупы. Я тебя догоню – не ошибусь. Не обижайся…

Бегун отвинтил ненужный уже глушитель, бросил в сторону и сунул пистолет за пояс. Развернулся, ломая кусты, и поехал к трассе.

Переславль встретил провинциальным покоем и благочинностью. Никто никуда не спешил, не летел очертя голову: неторопливо ехали машины по узким улицам с пыльной обочиной; неторопливо перебирал копытами битюг, влача на телеге сонного возницу и новенькие запчасти для трактора; неторопливо дефилировали под ручку две мордастые молодухи, синхронно поворачивая головы вслед всему проходящему и проезжающему, лузгали семечки, издалека стреляя их в рот и поплевывая, и шелуха застревала в дорогом ангорском пуху на пышной груди; так же неторопливо, вразвалочку и, кажется, чинно раскланиваясь, шли навстречу молодухам такие же толстобедрые утки; катились мелкие волны по Плещееву озеру, сияли со всех сторон свежей позолотой и ультрамарином недавно отреставрированные купола монастырей – Троицко-Данилова, Горицкого, Никитского – и неторопливо цедил в весеннее небо свои ядовитые испарения химкомбинат.

Музей размещался в городской усадьбе, выстроенной в стиле «и мы не пальцем деланы», то есть провинциального классицизма – с нагромождением пузатых колонн, карнизов и портиков. Гриша жил здесь же, в дворовой постройке, то ли бывшей конюшне, то ли псарне, но тоже с парой полуколонн вокруг покосившейся двери. Бегун въехал на безлюдный двор и, не глуша движок, выскочил из машины. Тотчас в спину ему раздался крик:

– Стоять! Руки на капот!

Бегун вздрогнул и замер было на мгновение, опустив ладони на горячий капот. И досадливо сказал, оборачиваясь:

– Я тебе сто раз говорил: никогда не целься в человека. Даже понарошку!

– Ага! Испугался! – радостно засмеялся Павлик. – Гляди, па! – он поднял лук вверх и спустил тугую тетиву. Стрела взмыла высоко в небо. – Это Еремей сделал. С ним так интересно! Он столько знает – больше всех: как птицы поют, как каждая травка называется…

– Где он? – перебил Бегун.

– В музее. Он Грише помогает.

– Собирайся. Мы уезжаем. – Бегун вошел в открытую заднюю дверь музея.

Был понедельник – выходной день, дежурная бабулька в синем халате вытирала пыль с железной головы тевтонского рыцаря. Свет над экспонатами был выключен, в длинном коридоре светился только интерьер старорусской крестьянской избы: под низкой прокопченной матицей качала резную люльку тряпичная крестьянка в поневе и коруне, хозяин в шитой косоворотке и лаптях починял невод, а между ними сидел Еремей и латал берестяной туес. Увидав Бегуна, он отложил работу и шагнул к нему из древности через веревочную загородку, издали напряженно глядя в глаза, пытаясь понять – да или нет?

Бегун распеленал доску.

Лицо Еремея разгладилось и будто осветилось исходящим от иконы сиянием. Он истово перекрестился, бережно взял Спаса и замер, шепча благодарственную молитву.

– Рано радуешься, – сказал Бегун. – Лучше помолись, чтоб живыми остаться. – Он спрятал икону обратно в сумку и протянул Еремею макарова. – Разберешься, с какой стороны стреляет?

Еремей брезгливо повертел в руках пистолет и вернул.

– А что тебе надо? – раздраженно спросил Бегун. – Пращу? Или это, бронебойное? – кивнул он на двухметровую пищаль.

Еремей снова покачал головой и указал на другую диораму, где охотник в меховом треухе целился в горностая из допотопной берданки.

– Это, – сказал он. Видно было, что он давно и сладострастно присматривался к винтовке.

– Извини, – развел руками Бегун. – Музейный экспонат. Поехали, времени в обрез…

Но навстречу уже спешил за Павликом Переславский.

– Не пущу! – издалека раскинул он руки. – Я о таком помощнике всю жизнь мечтал. Мы с ним в две недели старую Россию реставрируем!

– Слушай… – начал было Бегун.

– И слушать не хочу! – категорически замотал Гриша бородой. – Восемь лет не был – и нá тебе! Хоть пару дней. Пацан пусть свежим воздухом продышится.

– Да подожди…

– Ну хоть часок! Часом раньше, часом позже. Музей посмотри, чаю попьем, как люди… – скисая, попросил Гриша.