Авария, дочь мента - Юрий Коротков

– Ты зря меня пугаешь, Дима, – сказал Бегун. – Ты все равно не поймешь, но я все-таки попытаюсь объяснить. Я нашел там то, чего никогда не имел в жизни, а ты и подавно. Свобода! Это удивительное ощущение, Дима, – свобода! – развел он руками. – Ты мне не нужен, и я тебя не боюсь, – он повертелся в кресле, выбирая мишень подороже. – Ни тебя, ни всех вас. Свобода! – он выстрелил сквозь стекло в золоченый сервиз. Дверки серванта распахнулись, и груда фарфоровых черепков со звоном повалилась на пол. – Мы уже идем или еще нет?

– Нет.

Дима скис, он уже не дергался на каждый выстрел, стоял, закрывая спиной высокий столик.

– Отойди, – велел Бегун.

– Только не это… – жалко замотал Дима головой. Бегун вскинул пистолет. Дима отскочил, и Бегун выстрелил в старинную китайскую вазу.

– Последний, – сказал он. Он перехватил плотнее рукоять и начал медленно поднимать ствол…

Дима был уже не в силах выговорить что-либо дрожащими губами, он только вяло поднял ладони, кивнул и поплелся к двери, ступая по разноцветным осколкам.

В гулком подъезде сталинской высотки он нажал кнопку домофона. Бегун держал пистолет у его затылка.

– Кто? – недовольно откликнулся через минуту сонный голос.

– Это я – Дима. Извините, что поздно. Срочный разговор…

– Приходи завтра с утра.

– До завтра не терпит. Надо поговорить, – промямлил Дима.

– Ты один?

Бегун сильнее надавил стволом ему затылок.

– Один…

Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Я тебя предупредил, Бегун, – бесцветно сказал Дима, когда лифт остановился. Он был белый как смерть. – Ты не жилец.

– Пока что ты под вопросом, – Бегун развернул его и пошел сзади, пригнувшись за его спиной. Дима переступал на прямых ногах, как робот.

Видимо, за ним наблюдали из дверного глазка, потому что не успел Дима поднять руку к звонку, как дверь открылась. Бегун изо всех сил толкнул его в объятия хозяину, ворвался следом в квартиру и захлопнул дверь. И остолбенел на секунду с поднятым на изготовку пистолетом…

– Здравствуйте, Иван Афанасьевич, – сказал он, наконец.

– Здорово, Беглов, коли не шутишь, – ответил Пинчер, потирая ушибленную руку. Он был в короткой, по колено пижаме и шлепанцах на босу ногу, спутанные седые волосы торчали над ушами. – За это придется ответить, Дима, – перевел он взгляд на понурого Царевича.

– А что я могу сделать… – вяло кивнул тот на пистолет в руках Бегуна.

– Значит, надо было умереть, – просто ответил Пинчер.

– Потом разберетесь, – оборвал Бегун. – Где Спас?

– Кто там, Ваня? – послышался женский голос из комнаты.

– Это ко мне гости. Спи! – ответил Пинчер. – Не шуми, – вполголоса сказал он. – Жена месяц после инфаркта. Пойдем, – он повернулся и двинулся по коридору, шаркая шлепанцами.

Все происходило мирно, по-домашнему, Пинчер будто не замечал направленной на него пушки и пальца на спусковом крючке и вроде бы действительно принимал поздних гостей – не слишком радушно, но в рамках приличия.

– Удивляешь ты меня, Беглов, – вздохнул он на ходу. – Сорок лет нормальным человеком был – и как с цепи сорвался: то контрабанда, теперь разбой. Статья сто сорок шестая, до пятнадцати с конфискацией…

– Иди-иди!

– Вот и старшим стал тыкать, – сокрушенно покачал головой Пинчер.

К удивлению Бегуна, квартира была обставлена очень небогато, не в пример Диминым хоромам: дубовая мебель пережила, наверное, не одно поколение хозяев и давно требовала реставрации, старый телевизор, никакого антиквариата на стенах, только под увеличенными мутноватыми фотографиями Пинчеровых предков висели наградные шашки, выцветшая буденовка, маузер с именной пластиной на деревянной кобуре, ордена.

Пинчер включил свет в кабинете и указал на секретер:

– Здесь твой Спас. У меня там пистолет лежит, так что лучше возьми сам. А то увидишь пушку, будешь нервничать, пришьешь бедного старика, а это уже сто вторая, высшая мера…

Бегун, не выпуская Пинчера и Диму из виду, подошел к секретеру. За дверцей с краю лежали макаров в подмышечной кобуре и наручники. Он сунул пистолет в карман, бросил наручники в сумку. Вытащил икону, сдернул с телевизора салфетку и бережно завернул. Он не ожидал, что все завершится так быстро и буднично. Оставалось выбраться из Москвы, но так, чтобы Пинчер и Дима не подняли раньше времени тревогу.

– Одевайся, – кивнул он Пинчеру. – Ксиву свою не забудь…

Проходя мимо комнаты жены, Пинчер прижал палец к губам: «тсс…», старательно укутал горло шарфом, надел куртку и осторожно, чтобы не щелкнул замок, прикрыл дверь. По городу они ехали молча – Дима за рулем, Пинчер рядом с ним, Бегун сзади сжимал в потной ладони рукоять парабеллума.

На Кольцевой наперерез им шагнул из темноты гаишник со светящимся жезлом и автоматом. Дима задергался, не зная, что делать, глянул в зеркало на Бегуна.

– Остановись, – приказал Пинчер. Громоздкие фигуры в тяжелых бронежилетах окружили машину.

– Одно слово – и ты труп, – предупредил Бегун.

– Только не нервничай, – не оборачиваясь, сказал Пинчер. – И руку из кармана вынь.

Он протянул в окно удостоверение. Гаишник осветил фонарем красную книжицу, потом лицо, провел лучом по остальным пассажирам, молча козырнул, и тяжелые фигуры снова исчезли в темноте.

Когда отъехали от города, Бегун велел:

– Стой… Выходите оба.

Он чуть углубился в лес, приглядывая подходящее дерево. Нашел осинку в обхват пальцев и бросил наручники Пинчеру.

– Вот это с удовольствием, – весело сказал тот. Привычным движением заломил Диме руки за спину вокруг ствола и замкнул стальной браслет.

– Что мне, сдохнуть здесь? – жалобно заорал Дима.

– На. – Бегун бросил ему под ноги перочинный нож. – Поработай хоть раз в жизни…

Когда шум мотора затих, Дима покричал на все стороны, прислушиваясь, не ответит ли кто. Ответило только эхо.

Он ногой подвинул к себе нож, неловко присел вдоль ствола на корточки, вслепую открыл за спиной лезвие и начал строгать сырое вязкое дерево, боязливо поглядывая в темную глубину ночного леса.

– Можно? – кивнул Пинчер на пачку сигарет, лежащую перед ним на «торпеде». Не дождавшись ответа, вытащил одну и с удовольствием закурил. – Жена запрещает, так что с собой не ношу.

Бегун молча гнал машину сквозь ночь. Пистолет лежал у него под левой рукой.

– А теперь, когда ты успокоился, – продолжал Пинчер, – я хочу объяснить тебе, парень, во что ты влип. Плохо твое дело, Беглов. Ты, наверное, думаешь: наказал жадного Диму, пугнул нехорошего Пинчука – и Спас твой? Дело-то не во мне. Я что – винтик в машине. Ты не представляешь, под какую машину ты лег. Под паровоз… у которого в коммуне остановка… Я ведь спрашивал, помнишь ли ты указ от февраля восемнадцатого – о конфискации церковных ценностей? Ты думаешь, на эти деньги закупали хлеб для Поволжья? – усмехнулся Пинчер. – Нет, эти миллионы шли туда, – кивнул он наверх. – И все эти годы они торговали родной историей. И будут торговать, кто бы там ни был в Кремле… Я ведь сто раз мог тебя посадить. Но если б мы вас пересажали – некому было бы по деревням ходить. А то, что мы у вас отнимали, что таможня перехватывала – все туда же шло, за кордон. Только по другим каналам. Это монополия, Беглов. А знаешь, что бывает с теми, кто на монополию покушается? Слышал, наверное: парнишка-следователь раскрутил дело о ценностях, которые из Германии в сорок пятом вывезли? На два миллиарда долларов… В Калуге под поезд нечаянно упал. А ведь я его предупреждал: не лезь под паровоз. Не послушался, трое сирот остались… Я ведь так спокойно тебе доску отдал, потому что она через день-два ко мне вернется. Ты с этого мгновения действительно бегун. А за тобой сто охотников.