Дрезденские страсти - Фридрих Горенштейн

Иван Шимони, этот талантливый последователь Дюринга и Иштоци, один из радикальнейших членов крайне левой стороны венгерского парламента, был для нас, русских, пожалуй, наиболее приемлемой фигурой как пример политического деятеля. В нем была рациональная логика Генрици, но без избытка прусского высокомерия, и эмоциональный накал Иштоци, но без несколько оторванной от международной жизни внутренней специфики малой мадьярской нации. Надо ведь признать, при всей моей любви к Иштоци, что значительная часть его международных тенденций и даже то, что сам конгресс был созван саксонскими антисемитами во главе с Пинкертом по его инициативе, происходили потому, что малая венгерская нация, как он, Иштоци, считал, не способна сама, без международной помощи справиться со своими евреями, поддержанными международным еврейством. Но у Ивана Шимони этот элемент малой нации отсутствовал. Вот замечательные места его речи:

– Наша современная политика, как бы красива она ни была на бумаге, игнорирует важнейшие условия общественного благоустройства. Она игнорирует потребность человека в дисциплинирующих и ограничивающих его элементах, она игнорирует также и укрепляющее и возвышающее влияние ассоциации. Частный интерес и общее благо ныне почти противоположны или по крайней мере не состоят между собой ни в какой органической связи. Правда, и у атомов есть свои законы, но результаты не оправдали ожидания тех людей, которые, может быть, возбуждаемые лучшими намерениями, провели в жизнь новейшие либеральные учреждения. При нынешнем господствующем индивидуализме победителем в борьбе за существование остается тот, кто является на рынок с большим капиталом и кто ведет эту борьбу дурными, лишенными морали средствами. Дюринг прямо указывал нам, кто именно имеет капитал и при этом обладает качествами, чуждыми арийско-христианской морали. Это еврей, всем своим существом нацеленный на охоту за деньгами. Таким образом, предположение, будто представительная система способна некоторым образом дистиллировать лучшие элементы общества, оказалось ошибочным. Парламентаризм, господа, есть только пустая форма. По моему мнению, антисемитизм, – и тут Шимони заговорил, делая ударение на каждом слове, – антисемитизм не что иное, как здоровая реакция против капитализма и его плодов, реакция против индивидуализма и его развращающего влияния, реакция против пустого парламентского формализма, главная функция которого состоит в заключении новых займов и во введении новых налогов. Если же евреи и прежде всего евреи служат предметом, на который направлено наше антикапиталистическое и антипарламентское движение, то они вполне это заслужили. В них выступают наружу все дурные черты вышеназванных явлений. Евреи не только защищают их, но отождествляются с ними. Они придают чуждой нам государственной и общественной системе живой смысл, неприятный арийскому глазу. Живые еврейские черты становятся ЖИВЫМИ чертами этой системы. Если вы признаете верным предыдущее положение, то вам должно быть ясно, что еврейский вопрос будет решен только тогда, когда мы будем в состоянии преобразовать радикально существующий порядок вещей…

* * *

Через семьдесят один год после речи Ивана Шимони на Первом международном антисемитском конгрессе наступил год 1953-й. Начался он для всего мира одинаково, а именно с четверга. Общий четверг и пугал сталинский «несложившийся дух», у которого в отличие от своего двугадового собрата по-прежнему торчало в непотребном месте из-под мохнатого паучьего брюха легкое стрекозиное интернациональное крылышко, которое мешало движению к социалитарным идеалам. Поэтому, чтоб рассечь общий четверг и отделить капиталистический четверг от социалистического, было сказано:

«Первое января 1953 год, четверг… Черная ночь фашизма опустилась над Америкой. Прижимаясь к скользким стенам вонючих туннелей подземки, прячутся от полисменов сотни и тысячи обреченных на голод и холод безработных, чтоб потом устроиться на ночлег, постелив вместо тюфяка толстый номер газеты «Нью-Йорк геральд трибюн»»…

Таким образом, важный акт творения был совершен, тьма отделена от света. Теперь лишь оставалось чистых поместить в социалитарный сталинский свет, а нечистых – в капиталистическую антисталинскую тьму. Мы не будем останавливаться на том, где именно искали нечистых и кого именно нашли. Это общеизвестно. Мы хотим лишь остановиться на одном на первый взгляд странном эпитете, который этим нечистым приклеили. Возможно даже, что все остальные эпитеты, громкие и привычные, заслонили и отдвинули на задний план этот простенький и в чем-то даже лиричный. И действительно, когда сказано: «Врачи-убийцы, ставшие извергами рода человеческого, состоявшие наемными агентами иностранных разведок… Большинство участников террористической группы были связаны с международной еврейской буржуазно-националистической организацией… Вовси заявил на следствии, что он получил директиву об истреблении руководящих советских кадров через известного еврейского буржуазного националиста Михоэлса…» Когда в числе обвиняемых оказались не только «еврейские презренные наймиты, продавшиеся за доллары и стерлинги», но и сами органы государственной безопасности – «органы государственной безопасности не вскрыли вовремя вредительскую террористическую группу среди врачей…» Когда сталинская филология и сталинское языкознание употребляли относительно еврейских врачей грамматические обороты типа: «раздавим, как омерзительную гадину», когда все это звучит и клокочет, трудно запомнить такой патриархальный, в духе старой филологии оборот, как «ж и в ы е л ю д и».

А между тем именно этот оборот, этот эпитет относительно еврейских и прочих врагов употреблялся особенно настойчиво из статьи в статью и стал как бы музыкальным рефреном всей идеологической кампании наподобие тех самых вагнеровских фанфар, подчеркивающих важные моменты творческого акта, о которых писал Энгельс, разбирая творчество г-на Дюринга. Но «ж и в ы е л ю д и» были не музыкальным рефреном теоретических споров, а скорее звуком полкового оркестра на плацу, где предстоит экзекуция и где сколачивают виселицы. Впервые этот термин появился в основополагающей статье первого дня «радикальных перемен». «Наши скрытые враги составляют ничтожное меньшинство, но эти люди существуют, это – живые люди». «Живые люди» были жирно выделены курсивом. И музыкальный рефрен зазвучал в разных тонах… «О революционой бдительности… Некоторое время назад органами государственной безопасности был арестован матерый троцкист и агент иностранной разведки Гуревич С.Д. Он воспитывался в семье меньшевика-бундовца (то есть был сыном двупартийного отца). Установив связь с иностранной разведкой, он в течение ряда лет снабжал ее шпионской информацией. Все это результат того, что бдительность была ослаблена и кое-кто в органах государственной безопасности забыл о том, что наши враги – это живые люди…» Фельетон в провинциальной газете: «Слепота на оба глаза… Многие знали Абрама Лазаревича, но зовут подлинным его именем – аферистом и жуликом… Луч света упал на темное дело афериста, и тогда стало ясно, что существующие среди нас абрамы лазаревичи – это живые люди…» Передовица в центральной газете: «Нельзя забывать, что у нас сохранились пережитки буржуазной идеологии, конкретные носители буржуазных взглядов – живые люди – скрытые наши враги». Ко дню Советской Армии, статья от 22 февраля: «Нельзя забывать, что чем значительней наши успехи, тем коварнее действуют империалисты. При их поддержке орудуют сохранившиеся у нас носители буржуазных взглядов – живые люди…»