Есть, молиться, любить - Элизабет Гилберт

— Пап, медитация просто необходима для того, чтобынаучиться безмятежности. Она может спасти твою жизнь. Медитация учит, какуспокоить ум.

Тут отец повернулся к Шону и тихо произнес:

— Мой ум и так спокоен, сын, — после чего сновауставился на огонь.

Чего нельзя сказать обо мне. И о Шоне тоже. И о многих изнас. Глядя на огонь, многие люди видят лишь адское марево. Мне нужно долгоучиться, чтобы познать то, что отцу Шона, похоже, дано с рождения, — статьсродни тому Я из стихотворения Уолта Уитмена, которое «вдали от этой суеты имаеты стоит… никогда не скучая, благодушное, участливое, праздное, целостное…оно участвует в игре и не участвует, следит за нею и удивляется ей».[27] Но я не удивляюсь, я только нервничаю. И не слежу, а вечнолезу, вмешиваюсь. Недавно я молилась и сказала Богу: «Послушай, я, конечно,понимаю, что жизнь без самокопания не представляет ценности, но можно мне хотябы разок пообедать без самокопания?»

Легенда рассказывает о том, что случилось после достиженияБуддой просветления. По преданию, когда спустя тридцать девять дней медитациипокров иллюзий наконец спал и великому учителю открылись истинные законыВселенной, он открыл глаза и произнес: «Этому нельзя научить». Но потом Буддапередумал и решил все же пойти в мир и попытаться обучить практике медитациинебольшую группу последователей. Он знал, что его учение будет полезно (иинтересно) лишь немногим. В основе своей глаза человеческие столь запорошеныпылью ложных восприятий, что им никогда не увидеть истины, кто бы ни пытался импомочь. Есть также люди (как папа Шона например), чей взгляд незамутнен от природы,ум спокоен, и им не нужны наставления или помощь. А есть те, чьи глаза покрытылишь тонким слоем пыли, и при правильном руководстве они однажды могут статьболее зрячими. Будда решил стать учителем этого меньшинства — тех, чьи глазазастланы лишь тонкой пеленой.

Я искренне надеюсь, что принадлежу к людям средней степенизашоренности, — но как знать? Одно ясно: мое стремление к внутреннемуспокойствию толкнуло меня на гораздо более радикальные меры, чем большинстволюдей. (Когда я сказала одной из своих нью-йоркских подруг, что отправляюсьжить в индийский ашрам в поисках своей божественной сущности, та ответила:«Знаешь, иногда даже обидно бывает, что мне ничего такого сделать не хочется,даже желания не возникает».) А я и не знаю, был ли у меня выбор. Ведь я такмного лет отчаянно искала душевное спокойствие всевозможными способами. Но раноили поздно страшно устаешь от всех своих побед и достижений. Если гнаться зажизнью такими темпами, она загонит тебя до смерти. Если преследовать время, какбеглого преступника, оно начнет вести себя соответственно: вечно будет на одинквартал или комнату впереди; сменит имя и цвет волос, чтобы обманутьпреследователя; выскользнет из черного хода мотеля, как раз когда ты ворвешьсяв лобби с новым ордером на обыск, оставив лишь дымящуюся сигарету в пепельнице,поддразнивая тебя. Но в один прекрасный день все же придется остановиться,потому что время не остановится никогда. Придется признаться, что тебе его непоймать. Что тебе и не нужно его ловить. Однажды, как не устает повторятьРичард, придется все отпустить, расслабиться, и тогда душевное спокойствиепридет само собой.

Однако тем из нас, кто верит, что мир вращается лишь потому,что у него есть ручка, которую поворачиваем лично мы, и, если отпустить ее хотьна минуту, наступит конец света, будет очень непросто «все отпустить». A тыпопробуй, Хомяк. Все вокруг твердят мне это. Что я должна остановиться наминуту и перестать вечно во все вмешиваться. И посмотреть, что будет. Вряд липтицы начнут падать с неба, оборвав свой полет, и разбиваться насмерть о землю.Не засохнут и не погибнут деревья, в реках не потечет кровавая вода. Жизньбудет продолжаться. Даже на итальянской почте будут по-прежнему терять посылки,без всякого моего участия, — так почему я столь уверена, что моеприсутствие в мире каждую секунду важно? Почему просто не позволить жизни идтисвоим чередом?

Когда я слышу эти доводы, они мне импонируют. Я верю в них —на уровне разума. Но потом вдруг задумываюсь, подогреваемая неустанной жаждойдеятельности, своей гиперактивностью и бестолковой алчностью — куда же мнетогда направить свою энергию?

Ответ приходит сразу:

Искать Господа. Так говорит моя гуру. Искать Бога так, какчеловек, чья голова горит, ищет воду.

Наутро во время медитации меня снова охватывают едкиененавистнические мысли. Стараюсь воспринимать их как досадную телефоннуюрекламу — они всегда звонят в самый неподходящий момент. Но во время медитациимне открывается нечто тревожное: мой мозг не такое уж интересное место.Оказывается, мои мысли ограничены всего несколькими темами, постояннокрутящимися в голове. Это называется «вынашивать»: я вынашиваю мысли о разводе,о горестях моего замужества, об ошибках, которые сделала, об ошибках, которыесделал мой муж, и, наконец, о Дэвиде — а на эту мрачную тему как начнешьразмышлять — пути обратно уже нет.

По правде говоря, самой за себя стыдно. Только посмотрите наменя: живу в священном месте, предназначенном для обучения медитации в Индии, авсе мысли о бывшем парне? Как в восьмом классе, в самом деле!

Но потом я вспоминаю историю, которую мне как-то поведалаДебора, моя подруга-психолог. В восьмидесятые годы филадельфийские властипопросили ее оказать психологическую помощь на благотворительной основе. Речьшла о группе камбоджийских беженцев, «людей в лодках», недавно прибывших вгород. Дебора — исключительный профессионал своего дела, но эта задача привелаее в ужас. Камбоджийцы пережили худшее, что люди способны сотворить друг сдругом, — геноцид, изнасилования, пытки, голод, убийства родственников наих глазах, долгие годы в лагерях беженцев и опасные переезды на Запад в лодках,где люди погибали, а трупы скармливали акулам, — как Дебора могла импомочь? Какое представление она имеет об их страданиях?

«Но ты попробуй угадай, о чем хотели говорить все эти люди,когда у них появилась возможность пообщаться с психологом?» — спросила меняДебора по окончании своей работы.

Оказалось, их признания сводились вот к чему: «В лагеребеженцев я познакомилась с одним парнем, и мы полюбили друг друга. Я думала, онлюбит меня по-настоящему, но потом мы попали на разные лодки, и он спутался смоей двоюродной сестрой. Теперь он женат на ней, но утверждает, что любит меняпо-прежнему, и все время звонит… Я знаю, что должна бы прогнать его, но все ещелюблю и не перестаю думать о нем. И не знаю, как мне поступить…»

И все мы такие. Эта эмоциональная характеристика присуща намвсем, как виду. Знала я одну старушку, ей было почти сто лет, и она мнесказала: «За всю свою историю люди пытались найти ответ всего на два вопроса:„Ты меня любишь?“ и „Кто главный?“». Все остальное нам по силам. Но эти двепроблемы — любовь и контроль — никого не оставляют равнодушными; о них мыспотыкаемся и провоцируем войны, горе, страдания. И к сожалению (хоть это исовершенно естественно), оба этих вопроса стоят передо мной здесь, в ашраме.Сидя в тишине и наблюдая за своим умом, я вижу, что лишь сердечные раны истремление все контролировать держат его в возбужденном состоянии, и этовозбуждение мешает мне двигаться вперед.