Солнце внутри - Маргарита Зверева

– Адам! – взвыл Барон и наклонился ко мне через стол. – Разве ты не понимаешь, что имена не имеют никакого значения? Таня – не Таня… Да называй их, как хочешь! Чем тебе эта девчонка не подходит?

Я побоялся признаться, что даже не обратил внимания на девушку, и смущенно попытался выискать ее среди столов, но не смог.

– Да нормальная девушка, – пробубнил я. – Просто я ее не знаю…

– А ты узнай! – щедро развел Барон руками, как царь, предлагающий одну из своих дочерей.

– Но… Зачем? – искренне удивился я.

– Как зачем? – вновь нахмурился он. – Ты же только что сам говорил про развлечения!

– Но…

– Ладно, хватит! – раздраженно перебил меня Барон. – Ты сначала поешь, что ли. А то, смотрю, пустой желудок начинает поедать твои мозги.

За долгие годы знакомства я успел привыкнуть к манере общения моего наставника и уже давно не обижался на подобные выпады. К тому же я и вправду был голоден и совсем не прочь хоть немного помолчать, так что с благодарностью принялся за долгожданный ужин.

Спустив полторы бутылки вина, мы сидели уже довольные и румяные перед ведерком шелухи и обсуждали новости отечественной культурной жизни. С начала нашей трапезы Барон ни слова больше не проронил о моей вышедшей из строя личной жизни, и я уже понадеялся, что тема эта исчерпана. Я не привык обсуждать свои увлечения с кем-либо. К тому же увлечение такого масштаба со мной случилось, надо сказать, впервые, и я пытался не обсуждать свои чувства лишний раз даже с самим собой. Куда комфортнее мне было плавать по проверенным ручьям, а не барахтаться в океанских волнах, грозящих накрыть с головой и утянуть вниз.

– И все же, Барон, – сказал я, когда мой собеседник, только что пламенно ругавший одну новую постановку, задумчиво отпил вина. – Вы же любите искусство. Живопись, музыку, литературу, театр… А мир, в котором и ради которого это искусство и существует, презираете. Как так?

– Ты забыл слова Ницше? – надменно шмыгнул он носом.

– «Искусство нам дано, чтобы не умереть от истины», – прилежно процитировал я. – Но мы тогда так и не определили, что есть истина…

– Ты слишком много думаешь, Адам, – устало вздохнул Барон. – В тебе умер библиотекарь, мечтающий все разложить по полочкам и архивировать, честное слово.

– И кто, интересно, приучил меня к постоянным размышлениям? – усмехнулся я.

– Хорошо, – хлопнул Барон по столу и выпрямился. – Что ты хочешь услышать? Почему я так боюсь покинуть мир, в котором особо-то и жить не желаю?

– Ну, я не хотел формулировать это столь радикально… – смутился я.

– Брось, – отмахнулся Барон. – Ты же знаешь, как я не люблю ходить вокруг да около. В общем-то, ты прав. Ты прав, Адам! Я действительно не жажду вечной жизни в этом мире. В таком его состоянии. Это нонсенс, разумеется.

Я внимательно слушал, но продолжения не последовало.

– И?.. – подбодрил я его.

– И… – начал Барон и прервался, нервно поджав губы. – Вообще-то я не собирался вести с тобой сейчас подобные разговоры. Но раз уж ты сам полез в эту область… Что ты хочешь, Адам? Узнать, как я собираюсь одновременно не умереть и не жить в этом ненавистном мне мире?

– Ну, если поставить вопрос остро, то да, – немного виновато пожал я плечами.

Барон окинул помещение каким-то напряженно-задумчивым взглядом, как будто пытаясь разглядеть ответы на вопросы где-то в холодильниках, и решительно выдохнул.

– Вероятно, ты не слышал о том, о чем я тебе сейчас расскажу, но это и есть та альтернатива, о которой ты спрашиваешь, – проговорил он скороговоркой. – Ты прав… Я не люблю этот мир. Но я верю в него. Это сейчас будет звучать как клише, но я верю в прогресс, Адам. Я верю в науку и в то, что в будущем она окончательно преобразит этот шар из грязи и воды во что-то дельное.

Зависла очередная пауза.

– Ну, и? – не выдержал я. – Это звучит, конечно, прекрасно, но… Но каким боком это касается нас и нашей жизни?

– Адам, ты начинаешь хамить, – предупредил меня Барон.

– Простите, – поднял я руки. – И все же?

Барон поморщился, явно пребывая в душевных терзаниях, украдкой посмотрел по сторонам и придвинул стул поближе к столу.

– Тебе кажется, что я говорю сейчас о каких-то фантастических вещах, – сказал он тихо. – Будущее, наука… Но поверь мне… И это, кстати, никакой не секрет, а совершенно общедоступная информация. Просто обычные люди еще абсолютно к ней не готовы… В общем, существует метод под названием крионика…

– Крионика? – удивленно перебил я его с плохо скрытой досадой. – Так я знаю о ней! Это же заморозка трупов…

– Адам, будь добр, не ори, – процедил Барон со страшными глазами.

– Простите, – потупил я взгляд. – Просто я думал, что вы расскажете мне сейчас что-то такое…

– А чем тебе крионика не «что-то такое»?

– Ну, не знаю, просто как-то ни о чем, кажется…

– Просто как-то ни о чем, – сложил Барон губы в гармошку. – Великолепный аргумент, Адам! Я желаю тебе блистательной научной карьеры!

– Так я и не хочу идти в науку, – начал я, но мотнул головой и снова быстро переключился на главную тему. – Хорошо, простите. Просто до сих пор я воспринимал это дело как чистое мошенничество. Ну как можно превратить котлету снова в корову?

– Ну, не надо совсем уж передергивать! – насупился Барон.

– Ладно, как можно превратить бифштекс снова в корову? – согласился я.

– Кажется, я начинаю понимать, почему родители лупят детей, – скрестил Барон руки на груди.

Я отметил, что его широкие золотые кольца красиво смотрелись на фоне клетчатого костюма.

– Знаешь, я не хочу сейчас спорить с тобой о медицинских вопросах, в которых ни ты, ни я толком не разбираемся, – сказал он. – Но давай сойдемся хотя бы на том, что если современная медицина не может превратить бифштекс в корову… Если тебе угодно рассматривать свое тело как бифштекс… То пожалуйста. Но это не значит, что медицина будущего окажется бессильна. Ты знаешь, как быстро развивается наука? Экспоненциальными прыжками! Один очень уважаемый кембриджский ученый как-то говорил мне, что между первым человеком, который доживет до ста пятидесяти лет, и первым, который доживет до тысячи, будет всего где-то десять лет разницы. Десять! Вот как развивается наука, Адам!

Мысль о том, что жизнь длиною больше, чем сто лет, максимум сто тридцать, вообще возможна и даже ожидаема, встала передо мной громадным черным чучелом и заслонила все остальные напрашивающиеся вопросы. Взгляд мой, должно быть, стал таким же стеклянным, как у валяющейся в холодильнике рыбы, потому как очнулся я оттого, что Барон щелкал пальцами перед моим носом.

– Куда тебя унесло?

– Про… простите, – откашлялся я и расправил плечи.