Жена по контракту - Лина Манило

Лана тенью следовала за мной, а я был рад, что не лезла с разговорами, не пыталась тревожно заглянуть в глаза, не докучала. Сейчас я весь — пучок оголённых проводов, аж искры сыплются во все стороны.

В таком состоянии моя доминиканская кровь — единственное наследство непутёвого и ветреного папаши — принималась бурлить, и я мог вспылить и нечаянно обидеть, а рядом с Ланой быть таким мне не хотелось.

Буря утихнет, осадок останется.

Лифт поднял нас вверх за считанные секунды, даже моргнуть толком не успели. Вышли в коридор и отдали документы сидящему на посту охраннику — суровому мужику из личной свиты Дмитриевского. Тот что-то пометил в своём планшете, нахмурился, но промолчал.

— Арманд Сергеевич, вас ожидают. — Молодая женщина в кипенно-белом халате махнула нам рукой и быстрым шагом рванула по коридору.

— К нему можно? — уточнил я на ходу, а женщина кивнула, не оборачиваясь.

— Только недолго, — предупредила, мазнув по мне острым, точно бритва, взглядом. — Приступ мы купировали, но Евгений Петрович ещё очень слаб, ему нужен отдых.

Что-то в её взгляде насторожило меня, а Лана чуть сильнее сжала мою ладонь. Значит, мне не показалось, и врач что-то скрывала. Ладно, потом буду об этом размышлять. Для начала нужно увидеть Женю.

— Я тут тебя подожду, — тихо сказала Лана, останавливаясь у входа в отдельный бокс.

Я кивнул и машинально осмотрелся по сторонам, на уровне подсознания оценивая безопасность помещения. По коридору от стены к стене блуждал ещё один охранник — как две капли воды похожий на «вахтового». Странно, что нигде не было видно Снежаны, но на самом деле меня мало волновала она. Просто она так истерила, так плакала по телефону, а сейчас и след простыл. А, к чёрту.

Охранник с абсолютно бесстрастным выражением лица — скучающим даже — прощупал меня на предмет запрещённой фигни, и через пару мгновений я уже стоял возле двери в палату.

Здесь, хвала богам, никого не было. Лишь тишина, приглушённый писк каких-то приборов и пахнущий отчаянием и смертью воздух.

— Арманд, сынок, проходи. — Голос Жени казался совсем чужим, а сам он был бледным, но глаза горели жизнью, за которую он так отчаянно держался зубами. — Как ты?

— Да что со мной будет? — отмахнулся я и присел на стул, приставленный к койке.

Женя лежал, бледный и уставший, опутанный проводами, с воткнутой в вену иглой капельницы, а лекарство мерно капало, отсчитывая мгновения.

— Арманд, у нас не так много времени, я хочу тебе кое-что сказать.

Откашлялся, а я незаметно сжал кулаки, чтобы отвлечься от сосущей пустоты внутри.

— Сынок, я скоро умру. — Взмах руки, пресекающий любые возражения. Как часто я видел этот жест за прошедшие годы, и всегда он действовал на людей безотказно. — Это жизнь и она рано или поздно заканчивается.

Я молчал, пытаясь не сорваться, потому что вся эта философская хрень хороша для сопливых мелодрам. Да, я злился, но не на Женю, а на того, кто снова решил отнять у меня кого-то близкого.

К потерям невозможно привыкнуть, можно лишь делать вид, что научился справляться.

— Я давно уже написал завещание, — продолжал тем временем Женя. — Это важно, потому слушай внимательно. И я отписал всё, что у меня есть, тебе.

— Да ну? — не удержался я, потому что совершенно не ожидал подобного.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Именно, — слабо кивнул Дмитриевский, улыбаясь. — Сам знаешь, кроме тебя, у меня и нет никого.

— А Снежана?

В ответ лишь молчание, но всё-таки Женя ответил:

— У неё есть всё, что ей нужно. — Слова прозвучали зло, и на миг вернулся тот резкий и напористый Евгений Дмитриевский, который стремительно растворялся в тумане болезни. Я потёр ладонью шею, а кожа была горячей на ощупь, точно у меня температура подскочила. — Думаешь, я не знал, что она налево смотрит? Знал, конечно, но…

— Любил её?

— Да. Представляешь?

Странно было слышать от Дмитриевского хоть что-то подобное. Он ведь всегда был несгибаемым и женщин держал рядом только ради красоты, как необходимый аксессуар. Чтобы на бесконечных встречах и приёмах было с кем показаться. А тут, ты гляди…

— Ты всегда был умным мальчиком, — горько усмехнулся Женя, глядя на меня. — И на такого, как я, найдётся своя Снежана.

Я молчал, потому что не хотел портить и без того тягостный момент лишними словами. Но и наследство мне было не нужно, свои деньги девать некуда.

— Арманд, ты ведь мне как сын. Нет, ты больше, чем мой ребёнок, которого мне так и не суждено было иметь. Ты мой друг, моя правая рука, человек, воспитанный мной и впитавший самое лучшее. Я всегда мог на тебя положиться. — Я видел, с каким трудом давались Жене эти слова, но он всегда был упорным, хоть голос с каждой секундой звучал всё тише. — Не отказывайся, не будь глупцом. Потом можешь всё продать, раздарить, но дай мне умереть счастливым, зная, что я сделал для тебя всё, что мог.

Я не знал, что сказать. Чёрт возьми, сидел безвольный, точно мешок, дерьмом напиханный, а в голове ни одной разумной мысли. Чтобы оценить щедрость Жени, нужно было смириться, что его скоро не станет, а в это я верить отказывался. Малодушничал, прятал голову в песок, отмалчивался, но не хотел с этим мириться.

Да и какие слова здесь были бы к месту? “Не волнуйся, всё будет хорошо!”? Или: “Мы ещё повоюем”? “Не раскисай”? “Ты поправишься”?

Херь это, а не нужные слова. Я достаточно взрослый, чтобы верить в сказки.

— Посиди со мной, пока я засну, — попросил Женя, и столько какой-то почти детской трогательности было в этой просьбе, что я, чёрт возьми, готов был разреветься впервые за очень много лет.

Даже, когда хоронили Олю, я не плакал. За нерождённым своим сыном не рыдал, потому что понимал: сорвусь и тогда никогда уже не выкарабкаюсь. Но тогда и всегда рядом со мной был Дмитриевский — единственный человек, кто знал меня любым, в самые дерьмовые периоды моей жизни.

Засыпая, Женя говорил, что счастлив знать, что я уже не один. Шептал, что ему очень понравилась Лана, и просил завести, как минимум, пятерых спиногрызов. В итоге всё-таки заснул, а я посидел рядом несколько минут, глядя на мигающие лампочками приборы и прислушиваясь к тихому хриплому дыханию.