Багровые ковыли - Виктор Смирнов

Слащев вытер пот со лба. Он очень старался, чтобы речь его не звучала сбивчиво, но это удавалось ему не всегда. Шатилов глубокомысленно закусил нижнюю губу, ждал решения главнокомандующего, чтобы выразить или согласие, или протест. В идее Слащева было слишком много дерзости, а этого Петр Николаевич не любил и не понимал. Он полагался только на строгий расчет.

Врангель расхаживал по салону, в три шага покрывая его пространство. В Николаевской академии его называли еще и «циркулем». Он был худощав и очень высок, а ноги казались непомерной длины. Ответ Врангеля был давно готов, но ему казалось не по-джентльменски осаживать разгоряченного Слащева скорым откликом. Думал он уже о другом. О том, что командующий Вторым корпусом после непризнания плана превратится теперь во врага, а его несдержанность станет просто опасной. Будет лучше всего, если Слащев потерпит неудачу. Первую в его карьере. Положение можно исправить и без его помощи, зато ореол «неистового Яши» потускнеет. В армии не может быть двух вождей, двух любимцев. Армия должна оставаться монолитной, под властью одного авторитета.

– Я не могу принять этот план, генерал, – сказал наконец Врангель, в упор глядя на Слащева своими темными, навыкат, гипнотическими глазами. «Медный всадник» знал силу этого своего взгляда и хотел предупредить всякие возражения, всякие возможности спора. – Я не буду переправлять войска на правый берег Днепра. Есть целый ряд обстоятельств, о которых не могу распространяться. Но это ответ окончательный. Вам придется справляться с Эйдеманом на своем берегу. Вы сумеете.

– Нет! – выкрикнул Слащев, и Врангель даже вздрогнул – не от неожиданности, а от мысли, что их слышат штабные за тонкой перегородкой. – Да, я не пущу красных к перешейкам, не дам отрезать армию, это в моих силах. Но я не смогу помешать созданию плацдарма на нашем берегу, в Каховке. Посмотрите, ваше превосходительство, здесь Каховка как бы полуокружена правым берегом. Артиллерия будет бить в лоб и с флангов, не видимая для нас за обрывом. Они прикроют плацдарм накрепко. И станут для нас постоянной угрозой, по мере наращивания сил…

Врангель ничего не ответил, а Шатилов неодобрительно – в адрес Слащева – покачал головой.

– Петр Николаевич! – умоляющим шепотом просипел Слащев. – Произойдет неисправимое. Каховка станет нашей катастрофой. Умоляю вас, произведите дебуширующую[11]операцию на Правобережье… Хотите, на колени перед вами стану?

И неожиданно бухнулся на колени. На глазах показались слезы. И Врангель, и Шатилов деликатно отвернулись, чтобы не видеть позорящей генерала сцены.

– Яков Александрович! – сказал Врангель негромко, глядя в окно. – Встаньте, пожалуйста. Я понимаю и ценю ваше рвение. Но мною принято иное решение. В ближайшие дни вы о нем будете подробно оповещены. А сейчас отправляйтесь в свой корпус и действуйте со всей энергией и решительностью, не давая противнику создать плацдарм. Это приказ.

Слащев пытался подняться – и не мог. Резкой болью сковало живот. Шатилов шагнул было к нему, но Слащев отстранил его. Неловко, по-старчески опираясь на руки, поднялся.

Но обида была сильнее боли. Он, Генерального штаба ученик Яшка Слащев, проведший в боях всю свою жизнь, знал, что его идея была единственно правильной. Более того, он понимал, что и Врангель это знает: полководцем он был опытным.

Весной, когда ему было предоставлено право на самостоятельные действия, Слащев отстоял Крым. Во второй раз он его уже не отстоит. Это конец. Яков Александрович едва нашел в себе силы откозырять и поблагодарить за аудиенцию.

После ухода Слащева Врангель, застыв с слегка откинутой назад головой (это была его поза, которую многие принимали за выставленную напоказ гордыню), стоял молча, разглядывая карту.

– Жалкое зрелище, – сказал Шатилов. – Сумасбродный план.

Но Врангель не путал антипатию с трезвым анализом.

– Напротив, Паша, – сказал он. – План замечательный. Слащев, как всегда, талантлив. Даже более чем талантлив. Следуя этому плану, мы могли бы расколотить красных у Берислава и Каховки в несколько дней. Товарищ Эйдеман разделил бы участь товарища Жлобы.

Он уселся за стол, потирая длинными пальцами виски. Шатилов, зная все привычки своего начальника и близкого друга, понял, что Петр Николаевич хочет остаться один. Он удалился решать оперативные вопросы в штабной отсек.

Врангель знал, что ему недолго удастся пробыть одному: война захлестнет. Но он должен был осмыслить случившееся, пережить его. В чем-то он позавидовал Слащеву: генерал был полностью свободен в своих мыслях, высказываниях, поступках. Он же, Врангель, не имел на это права. Он был не только главнокомандующим, но и правителем юга России, этого последнего прибежища свободы…

Свободы ли? Слащев был свободен уже хотя бы потому, что не знал того, что знал Врангель. Петр Николаевич не мог осуществить предложенную Слащевым операцию прежде всего потому, что не имел права переводить войска на правую сторону Днепра. Этого потребовал от него глава французской военной миссии генерал Манжевен, представляющий на занятой его войсками территории правительство Франции.

Это была зона интересов Польши, также целиком зависящей от Франции, от ее военной помощи. Польша хотела создать здесь миниатюрное украинское государство во главе с Петлюрой – «Вильну Украину», подчиненную в своей «вильности» Варшаве, которая создавала крупнейшее на востоке Европы государство, дружественное Франции.

Большая политика!

Он тер и тер виски, стараясь унять игольчатую боль. Но, может быть, эта боль была душевной? В салоне все билась и билась о пригретое южным солнцем стекло большая, отливающая зеленью муха. Ее тяжелые удары отзывались в голове Петра Николаевича стуком молота. Безобразие! Сколько раз он указывал вестовому, чтобы тот каждое утро выгонял мух. Из-за скопления воинских эшелонов, бронепоездов, передвижных госпиталей все пути заполнены нечистотами. Санитарно-гигиенические службы не справляются с обработкой.

Кстати, хлорную известь они тоже получают от французов. За хорошую плату.

С тех пор как Италия, а затем и Англия отказали в помощи и даже постепенно превращались в противников Врангеля и его маленькой «державы», надежды главнокомандующего были связаны только с Францией. Париж требовал наступать на Донбасс. Мильеран зависел от своих избирателей, а избиратели были владельцами акций, в основном акций угольных шахт и металлургических заводов.

Но какой бы двойственной, даже тройственной ни была политика Франции, надежды на будущее были связаны только с ней. Конечно, сильная Россия Франции ни к чему, ей милее сильная Польша. Но все-таки сказываются многолетние связи и симпатии. И если… не хочется думать об этом вполне вероятном близком будущем… если Русская армия не удержится на Перешейках, если придется эвакуировать многие тысячи солдат и гражданских, только участие Франции сможет спасти крымских беглецов от большевистской расправы. Турция примет их лишь под давлением Парижа.