Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

И, смутившись, поспешно добавила:

— Конечно, маленькая, но нам хватает. Какие у стариков особые расходы? Дети, внуки, но у нас их нет.

Голос ее осекся. Она улыбнулась через силу.

— Вы пейте чай, Георгий, совсем остыл. Может, подогреть?

Прикасаться к чужой беде порой просто невыносимо. Бессмысленны слова, и любые утешения не приносят облегчения душе. Да и что сказать?

— А кто это на той фотографии, рядом с Элизабет Тейлор? — спросил Гольцов первое, что пришло в голову. — На Красной площади?

Вероника Николаевна повернула голову и посмотрела на снимок в рамке. Усмехнулась:

— А вы в детстве в кино бегали?

— А как же, — подтвердил Георгий. — Я помню эту актрису, только имя… Вера Кадочникова?

— Она самая.

— Вы на нее похожи.

— В самом деле? — неестественно натянутым тоном произнесла Вероника Николаевна, дернула бровью, и вдруг до Георгия дошло — так вот почему ее лицо казалось ему знакомым! Не только потому, что она похожа на Юру.

— Это вы?!

— Что, не похожа?

— А я голову ломаю весь вечер, ну кого же вы мне напоминаете! А почему Кадочникова, и Вера, а не Вероника?

— Кадочникова — это моя девичья фамилия, а имя… В ту эпоху было модно бороться с космополитизмом, а имя Вероника звучало для наших чиновников из Минкульта слишком по-западному. Видите, какая я древняя старуха? Пора в музей восковых фигур.

— Вы ничуть не изменились! — хотел сказать приятное Георгий и поздно понял, что сморозил глупость.

Вероника Николаевна добродушно рассмеялась:

— Вы хотите сказать, что я и в молодости выглядела не лучше? Бедные мои зрители.

— Нет-нет, вы красавица!

Вероника Николаевна порозовела.

— Хватит врать.

— Честное слово!

Она отмахнулась от комплимента, но с искренним интересом спросила:

— А и детстве на мои фильмы бегали?

— Еще бы!

— А на какие?

В пионерский лагерь кино привозили раз в неделю, по воскресеньям, и показывали на открытой эстраде, когда темнело, и потому — очень поздно. Тогда имя актрисы ничего не значило для них, десятилетних мальчишек. Они запомнили название фильма, написанное наискось на листе ватмана: «Крутой вираж». Вожатая трудилась над плакатом все утро, и теперь вывешенный на доску объявлений шедевр каллиграфии потрясал воображение. Выведенные тушью и сухой кисточкой буквы казались острыми, шероховатыми и… опасными. Сразу чувствовалось — привезли фильм не хуже, чем «Пираты XX века», который они смотрели на прошлой неделе.

Это был детектив с назидательным сюжетом: о подростках, попавших под влияние матерых уголовников. Но не назидание интересовало их, десятилетних зрителей, а лихо закрученное действие с гонками по горному серпантину, разбитыми автомашинами, фальшивыми рублями и не фальшивыми алмазами. Они не запомнили имени актрисы, игравшей главную роль, но запомнили ее героиню — Лялю.

Возвращались они после просмотра в спальный корпус притихшие, обалдевшие от впечатлений, а главное — от Лялиной преданности и любви, какая бывает только в кино. Огромная, как подсолнух, луна скользила вдоль тропинки над озером, провожая их от эстрады до лагеря. И долго они не могли уснуть той ночью, жгли карманные фонарики, шушукались на всю палату, обмениваясь впечатлениями.

…Узнав об этом, Вероника Николаевна рассмеялась.

— Да, помню тот фильм. Съемки в Крыму… Мне было двадцать шесть, а играла я восемнадцатилетнюю девчонку. Со мной снимались Женя Жариков и Джигарханян.

— Точно, бандита играл.

— После этой роли мне письма мешками приходили от поклонников. Одно письмо, помню, написал весь личный состав подводной лодки.

— В любви объяснялись?

— И в любви, и замуж звали.

— А почему вы сниматься перестали?

— Снималась, но редко. Семья, дом, ребенок… Быт заел, а может, ролей интересных не предлагали… Не знаю. Все это было так давно. В другой жизни.

— Юра вами гордился?

— Нет.

— Нет? — не поверил Георгий.

— Он не любил смотреть мои фильмы. Говорил: я не люблю, когда ты целуешься с другим мужчиной, а не с папой. Я ему объясняла, что это только понарошку, но он все равно ревновал. Юра с детства был очень преданный и однолюб… Скажите, у Юры были на работе девушки? — резко поменяв тему, вдруг спросила Вероника Николаевна.

— Да, — ответил Гольцов. — Коллектив у нас почти наполовину женский.

— Нет, я не это имею в виду. Юре нравился кто-нибудь с работы?

— Не знаю. Не замечал. А что?

— Почему он уволился?

— Не задавался этим вопросом. У нас часто бывают увольнения. Сами знаете, работы много, денег мало, вот и бегут.

Вероника Николаевна сделала жест рукой, означающий, что она намерена сказать нечто очень важное и просит собеседника выслушать ее внимательно.

— У Юры была невеста, вы ее видели на Троекуровском. Милая, интеллигентная девушка из приличной семьи. Они собирались пожениться. Я была рада… Но…

Вероника Николаевна сделала паузу, словно подбирала нужные слова.

— В последнее время между ними что-то произошло. Сначала я думала, что Ольга виновата. Знаете, девушкам иногда надоедает ждать. Думала, может, ей подвернулось удачное замужество? Юра сильно переживал, но все держал в себе. Потом, когда он умер, я многое узнала, но было уже поздно.

— Что?

— Почему Юра ушел с работы? — вопросом на вопрос ответила Вероника Николаевна. — Он ведь нам не сказал, мы так и не знали… Что за причина? После его смерти я разбирала его вещи и нашла письмо. Хотите, я дам его вам прочитать?

— Разумеется.

Вероника Николаевна вышла в соседнюю комнату и вернулась, держа в руках изрядно помятый лист, сложенный втрое. Протянула его Гольцову:

— Прочтите и скажите свое мнение.

Он взял лист, развернул.

«Милый мой, милый Юра! Имею ли я право вторгаться в вашу жизнь? Но любви никакого права не требуется, она сама диктует права. Мне необходимо вас видеть. Я не знаю, что вам написать, но очень хочу поговорить с вами. Вернее, продолжить говорить с вами вслух, потому что со дня нашей последней встречи я не прекращаю вести в уме бесконечный диалог с вами…»

Властный, но завораживающий тон! Подписи нет, только дата.

«Я слышу ваш голос, ваши ответы, так осязаемо вижу ваше лицо с малейшими изменениями черт, когда вы улыбаетесь или хмуритесь, но… это только мечта. Мне нужно многое вам объяснить. Не знаю, что вы сейчас обо мне думаете, но умоляю: ради самого светлого воспоминания, которое у вас связано со мной, не думайте обо мне плохо, просто — приходите. Я буду держать вас за руки и рассказывать вам о себе, и клянусь, что буду говорить только правду и ничего, кроме правды. Я хочу услышать ваш голос».