Эллины (Под небом Эллады. Поход Александра) - Герман Германович Генкель

Как бы повинуясь велению свыше, Писистрат склонил колени и долго следил восторженным взглядом за плавным полётом царственного орла, вещей птицы вседержителя-Зевса.

V. ВЗЯТИЕ АКРОПОЛЯ

Из Керамика, одной из красивейших афинских улиц, ведшей мимо древнего храма Тезея и вдоль подошвы Аресова холма к возвышенности Пникса, где обыкновенно происходили народные собрания, вышла огромная толпа народа. С громким криком и невообразимым шумом толпа эта сопровождала большую деревянную повозку, в которую была впряжена пара рослых мулов. Как эти животные, так и восседавшие в повозке Писистрат и его верный раб Хрисолай были совершенно окровавлены. Яркой красной лентой кровавый след на песке обозначал путь, совершённый Писистратом. Голова его была повязана платком, омоченным кровью; левая рука возницы, видно, перебитая тяжёлым молотом в двух местах, бессильно, как плеть, висела на наскоро сделанной перевязи. Народ кричал и волновался всё более и более по мере приближения к Пниксу, где в это время как раз происходило заседание народного собрания.

Вот миновали отлогий холм Ареса, вот пересекли алтарную площадь, вот, наконец, свернули на дорогу, окаймлявшую Пникс с севера. По пути толпа народа, сопровождавшая Писистрата и Хрисолая, быстро росла. Шум, производимый ею, привлёк внимание собравшихся на Пниксе. Все повскакивали с каменных сидений, амфитеатром высившихся над площадкой, где с правой стороны стоял жертвенник богини Деметры, а с левой возвышалась каменная кафедра для ораторов.

Увидев окровавленного Писистрата и тяжело раненого раба его, народное собрание разразилось громкими криками негодования. Граждане уже хотели было ринуться вниз, навстречу толпе, и эпистату (старшине) пританов стоило немалого труда сдержать народ. Произносивший в это время речь архонт Комеас против всякого желания принуждён был сойти с кафедры, не сказав и половины того, чем он намеревался поделиться со слушателями.

Когда Писистрат доехал до Пникса и, сопровождаемый огромной толпой, с трудом передвигая ноги и опираясь на ходу на совершенно бледного Хрисолая, поднялся на площадку, в народном собрании мгновенно воцарилась полнейшая тишина. Кое-как добравшись до кафедры, сын Гиппократа остановился и, едва переведя дух, сказал:

— Сограждане и мужи афинские! Доколе насилие и бесправие будут царить в городе священной Паллады? Вы воочию видите, что сделали злые недруги со мной, верным рабом моим Хрисолаем и моими животными! Я не стану описывать вам всего, как я выехал сегодня поутру в своё поместье у Ликабетта, как на меня из засады набросилась толпа педиэев, вооружённых кольями и дубинами, как очутились мы, я и Хрисолай, безоружные, во власти нежданных врагов и как нам удалось с великим трудом и при содействии всемилостивых небожителей спастись от разъярённой черни. Вы видите наши раны, нашу кровь, видите жалкое состояние полумёртвых мулов И это среди бела дня, на большой дороге: Я явился сюда в таком виде, прося, нет, — требуя возмездия, скорейшего наказания виновных, посягнувших на жизнь не последнего из афинских граждан.

В полном изнеможении Писистрат опустился на землю, а рядом с ним сел близкий к обмороку Хрисолай. Толпа, собравшаяся на Пниксе, страшно заволновалась. Всюду раздались угрожающие крики, проклятия и брань по адресу неизвестных преступников, разбойническим образом посягнувших на жизнь одного из виднейших граждан Аттики. Одни требовали немедленного наказания виновных, другие упрекали власти в медлительности и попустительстве, третьи грозили тут же вооружиться и силой раздавить злодеев. Лишь с огромным трудом эпистату удалось восстановить тишину и порядок. Когда это было сделано и все заняли места вокруг площадки, эпистат обратился к Писистрату с вопросом:

— Кто, думаешь ты, благородный сын Гиппократа, мог осмелиться напасть на тебя при столь странных обстоятельствах? Заметил ли ты кого-либо из нападающих? Знаешь ли ты кого-нибудь из них в лицо?

— В лицо я решительно никого из этих негодяев не знаю, — ответил Писистрат, — но я ни мгновенье не сомневаюсь в том, что это проделка людей Мегакла или Ликурга, паралиев или педиэев. Посуди сам: кому нужна моя жизнь, кто, кроме них, может желать моей гибели? Ни для кого в Афинах не тайна, что Мегакл и Ликург мои заклятые враги. Что я им сделал худого, о том ведают одни лишь боги. Но что они боятся меня и моих диакриев, что им было бы лучше, если бы меня не существовало вовсе, это ведомо всем и каждому. Кому было предпринять гнусное покушение, как не им? Я требую строгого и правого суда над этими разбойниками, не гнушающимися прибегать к столь недостойным средствам, и прибыл на Пникс, чтобы просить защиты у своих сограждан против врагов внутреннего порядка!

Толпа опять заволновалась и зашумела, как расходившееся море. Угрозы, крики и восклицания слились в сплошной рёв. Несколько человек быстро отнесли в сторону потерявшего сознание Хрисолая.

— Смерть изменникам Мегаклу и Ликургу!

— Бейте коварных педиэев и паралиев!

— Отмстим за нашего славного Писистрата!

— Кровь его да будет искуплена!

Между тем Писистрат, видимо несколько оправившись от волнения, собрался с силами и взошёл на кафедру. Сняв окровавленную повязку, он показал присутствующим глубокую рану, зиявшую у него на лбу. Затем, дав утихнуть яростным крикам негодования, которые снова огласили амфитеатр, он сказал:

— Граждане! Я не сомневаюсь, что власти найдут и должным образом накажут виновных. Я предоставляю им дело правосудия. Но у вас, у народного собрания, я молю об одном: защитите меня от повторения подобных посягательств на мою жизнь, оградите от них меня и людей моих! Этого я вправе требовать от вас, мужи афинские. Дайте мне какую-либо стражу, хотя бы небольшую, которая сделала бы мои выезды из дома безопасными. Что это необходимо, вы видите сами, сограждане.

Когда за этими словами воцарилось глубокое молчание, Писистрат ещё раз указал на зиявшую на лбу его рану и воскликнул:

— Смотрите, сограждане, вот награда мне